Петер (мечтательно) Полжизни отдал бы за один орех.
Кемаль. Да и я бы не отказался. Но око видит, да зуб неймет. Слишком высоко.
Петер. Если я не проглочу чего-нибудь — и шага больше не смогу ступить.
Кемаль. И я. Если не пожую чего-нибудь.
Петер (глянув на Сомкит). Ей хорошо, им это все привычно.
Сомкит. Что привычно? Голодать?
Петер. Я не это имел в виду, Привычно жить здесь как в первобытные времена, лазить по деревьям.
Сомкит. Как обезьяны?
Кемаль. Нам только недостает поссориться.
Петер. Придумай что-нибудь, миленькая.
Сомкит. Вот это другой разговор.
Она запрокинула голову, прицениваясь к кокосовым орехам, гроздьями повисшим высоко под зонтом пальмовых листьев.
Сомкит (Петеру). Дай нож!
Действительно как обезьянка, она ловко и быстро стала карабкаться по гладкому стволу, обхватив его руками и ногами и зажав в зубах кривое лезвие ножа.
Кокосы полетели на землю. Петер и Кемаль подобрали, что нашли, и, пока Сомкит слезала с дерева, сложили всю добычу у подножия пальмы и уселись рядом, предвкушая пир. Девушка присоединилась к ним.
Таиландка срезает макушки орехов и, как хозяйка, протягивает плоды своим подопечным. Мужчины, как шаловливые дети, ликуя от радости насыщения, не могут оторвать восхищенных глаз от своей крохотной красавицы-спасительницы. Сомкит пьет густое молоко кокоса маленькими аккуратными глоточками, Кемаль же с Петером — захлебываясь и чавкая, от все еще не утоленного голода. У обоих лица перемазаны. Сомкит ножом раскалывает пустые, без жидкости, орехи и выскабливает изнутри скорлупы белые, хрустящие на зубах полоски мякоти. Мужчины по очереди зубами снимают с лезвия вкусные угощенья. Все довольны и веселы, а Сомкит — больше всех.
Напевая и пританцовывая, она возглавляет маленький отряд, пробирающийся через джунгли. Их окружают разноголосые крики невидимых зверей, пение птиц.
В зарослях, которые они раздвигают, чтоб проложить себе дорогу, попадаются кусты, увешанные незнакомыми плодами. Петер осторожно впился зубами в один из них и зажмурил глаза от удовольствия, слизывая сок с губ.
Сомкит (тоном гида). Это — папайя, вкусными плодами которой Таиланд торгует во всем мире.
Кемаль протянул Сомкит другой фрукт.
Кемаль. Что это? Есть можно?
Сомкит. Не только можно, но и нужно. Это — манго. Разве вы не слыхали про него? Уверена, у вас в Германии его продают.
Петер. В Мюнхене я часто пил консервированный сок манго.
Сомкит. И уверена, никогда не ел его свежим, сорванным прямо с дерева. А сейчас появилась возможность попробовать манго в естественном виде. И это не самое худшее, что вам открыла моя страна.
Кемаль. Здесь уж точно не умрешь с голоду. Человек может прожить, не утруждая себя поисками пропитания. Все само идет в руки. Бери с дерева любой диковинный плод — и наслаждайся до полной сытости.
Сомкит. Человеку, чтобы быть счастливым, нужно еще очень многое.
Петер. Что же еще ему нужно? Ничего больше. Нескончаемые фрукты, теплый климат и… и красотку, как ты. Вот это и есть рай для мужчин. К черту Европу! Я остаюсь здесь навсегда? Буду жить в джунглях! Я и Сомкит!
Кемаль. А что мне остается?
Петер. Ты? Ты останешься с нами. Сомкит любит нас обоих. Правда, Сомкит?
Сомкит. Пока вы не враждуете. У меня нет возражений.
Петер. Ура! Отныне мы — люди джунглей! К черту Германию! К черту Турцию! К черту весь мир!
Кемаль. Но, но. Полегче на поворотах. У меня в Турции — жена и дети. И я их не оставлю.
Петер. Привезем сюда! Не проблема! Я хочу жить Адамом в раю! А ты, Сомкит — Евой!
Кемаль. А я — иностранным рабочим. Не привык жить не работая.
Петер. К черту одежду! Да здравствует естество!
Он в упоении срывает с себя рубашку, затем штаны, хотел было снять и трусы, но сдержался, перехватив укоризненный взгляд Кемаля.
Петер. Послушай, друг. Не гляди на меня так. Позволь хоть раз ощутить себя свободным, без всяких запретов и ограничений.
Он кинулся к кусту, сорвал охапку широких листьев и с помощью вынутого из брюк ремня закрепил их на своей талии в виде некоего подобия юбочки. Сомкит захлопала в ладоши, покатываясь со смеху.
Кемаль. Ну, если ему можно, почему же нельзя мне?
Он тоже нарвал с куста листьев, но раздеваться на виду у всех не стал. Ушел за деревья.
Только Сомкит не разделась. Для нее это — профессия. А в жизни она застенчива.
Из-за деревьев появился голый Кемаль, прикрытый лишь такой же, как у Петера, юбочкой из листьев, держа правую руку за спиной.
Кемаль. Угадай, что я нашел?
Петер. Алмаз! Нет? Сапфир? Меня здесь ничто уж не удивит. Все возможно в раю.
Кемаль. А нашел я вот что!
Из-за спины он извлек желтую связку зрелых бананов. .
Петер (разочарованно). Всего лишь бананы? Ах, да! Бананы!
Мужчины одновременно выразительно глянули на Сомкит, затем на бананы и снова на Сомкит. Она догадалась, о чем они думают, и, преодолев смущение, стала раздеваться.
Петер (поспешно очищая банан). Представление только для избранной публики. Никого посторонних!
Раздевшись донага, Сомкит легко опрокинулась назад, изогнувшись мостиком и широко раздвинув колени. Петер, вне себя от радости, осторожно вдвинул очищенный банан ей в промежность.
Кемаль (командует). Три! Два! Один! Огонь!
Сомкит выстрелила бананом, и он, описав дугу, шмякнулся Петеру в лицо.
Кемаль. Моя очередь! Моя!
Петер, с перемазанным лицом, начал отсчет.
Петер. Три! Два! Один! Огонь!
Из промежности Сомкит вылетел второй банан. Мужчины с воплями бросились его ловить. Они так шумели, что не сразу услышали звук вертолета, кружащегося над джунглями.
Сомкит (все еще держа «мостик»). Здесь появились посторонние. Тише! Прислушайтесь.
Кемаль и Петер утихомирились и задрали головы к небу.
Сомкит (уже встав с мостика и тоже вглядевшись в небо). Вертолет! Нас ищут!
Петер. Армейский вертолет!
Сомкит. Военной полиции!
Кемаль. Теперь мы точно спасемся!
Как по команде, все трое подобрали свою одежонку и, размахивая ею над головами, закричали. Вертолет низко пронесся над ними, разбросав их ветром от винта, и пошел на посадку.
30. Экстерьер.
Улицы Бангкока.
(День)
Элегантный туристский автобус распахнул двери у портала отеля, и мальчики в униформах грузят в него чемоданы и сумки. Немецкие туристы скопились у автобуса. Идет посадка.
Девочки, ставшие подружками многих из них, чуть ли не со слезами машут им на прощание.