– Жар прошиб? – Александр Петрович хлопнул в ладоши. – У меня вроде прохладно.
– А у меня с утра дышать нечем, солнце разбудило да и принялось свирепствовать. До сих пор тяжко. Так бы и поскидал всю эту сбрую, да не ехать же через весь город в одной рубашке.
Лакей заглянул, услышал приказание, кинулся исполнять. Очевидно, не одному Андрею Федоровичу было жарко, и сумароковская челядь отпивалась холодненьким – брусничная вода возникла сразу и была выпита с наслаждением.
– Так идем, что ли? – спросила Лизета, вставая и оправляя пышную свою робу, бирюзовую, шитую золотыми травами. В отличие от мужчин обе прелестницы больше бы маялись, не имей они возможности блеснуть тяжеловесными своими нарядами, а жару перенести – дело привычное.
– Да, душенька! – и Анета поглядела на Андрея Федоровича. Во взгляде было лукавое обещание, и он, невольно возбужденный от любовных песенок, поспешил к двери, придерживая у левого бока легкую шпажку с нарядным эфесом, и оказались они у портьеры одновременно, и Анета, через плечо послав господину Сумарокову прощальную улыбку, выпорхнула, а полковник Петров, плохо соображая, – за ней.
– А не написал бы ты, мой батюшка, песенки для женского голоса? – угодливо спросила Лизета. – Пляски эти новомодные не по мне, а спела бы не хуже кого другого.
– Я подумаю, – обещал господин Сумароков.
– Неловко, право, – говорил Андрей Федорович, уже опомнившись, уже пытаясь извернуться. – Где Сытный рынок и где моя убогая хижинка? Я извозчика возьму!
– Как ты забавен! – отвечала Лизета. – Ты уморить меня решился, право! Бесподобный болванчик! Не я же тебя везу, сударь, а лошади!
– Перестань, радость моя, шутить, это ничуть не славно, – добавила и Анета. – От таких рассуждений у меня делается теснота в голове… Ах, вели остановить!
– И точно, ты уже дома, – Лизета постучала в стенку, чтобы кучер натянул вожжи. – Лакея я не взяла, придется тебе, сударь, выйти из кареты и помочь Анете спуститься.
Лакеев Лизете и не полагалось – там, где она жила, было кому встретить и руку протянуть, а таскать с собой ливрейного слугу – много чести для театральной девки, так решил ее граф, и спорить она не стала – пока, во всяком случае.
Андрей Федорович вышел первым и предложил руку танцовщице. Она, манерничая, сошла со ступеньки – и тут кучер, явно получив приказ от хозяйки, ударил по лошадям. Карета помчалась. Болтавшаяся дверца захлопнулась сама собой.
Андрей Федорович резко повернул голову вслед карете – и перед глазами поехало…
Смех Анеты заставил его собраться с силами.
– Уж коли ты тут, сударь, так взойди, не побрезгай нашим угощеньицем, – подделываясь под простую мещанку, пригласила Анета. – Да идем же, не кобенься, сударь мой, прохожие смотрят!
Она ввела растерявшегося Андрея Федоровича в дом, где на третьем этаже нанимала маленькую квартиру.
– Коли это шутка… – начал было он, уже сердясь, – так я обязан сказать…
– Тише, тише! – перебила Анета. – Вот сюда!
И поспешила вверх по лестнице, подхватив серебристые свои юбки достаточно высоко, чтобы явить взору мелькающие башмачки, модные, тупоносенькие, и белые щегольские чулки с вышитыми стрелками.
Андрей Федорович взялся за перила – в голове сделалось то, что Лизета назвала полуфранцузским словом «вертиж». Он подумал, что можно без ущерба для достоинства зайти и попросить напиться. А затем и убраться прочь, сославшись на важные дела. Как можно скорее!
Анета подождала его у самой двери. Кто-то шел сверху – и она, вдруг схватив за рукав, втащила свою добычу в квартирку, да так, что тесно прижалась грудью к зеленому кафтану.
Шустрая горничная выскочила в прихожую, присела, улыбнулась, наклонив набок головку в маленьком чепце, – и отступать стало некуда, Андрей Федорович не мог читать хозяйке мораль при горничной, выставляя себя в смешном свете.
– Идем! – Анета первой вошла в гостиную, маленькую, но премило убранную, с полосатыми креслицами и кушеткой, с консолями, уставленными фарфором, с прочим модным убранством. Тот, с кем она рассталась некоторое время назад, был щедр на подарки, вот только денег в руки предпочитал не давать.
Жар внезапно охватил Андрея Федоровича. Все еще не понимая причины этого жара и не греша на свое, до сей поры безупречное, здоровье, он попытался собраться с силами и дать вежливый, но твердый отпор искусительнице.
– Вот тут я живу, – сказала она. – Теперь ты будешь знать. Я не многих принимаю, но тебе всегда рада.
Сев на кушетку, она так расправила юбку, что заняла все место. А Андрею Федоровичу указала на кресло. Он ощутил внезапную слабость и сел.