###
Как бы то ни было, томимый и гонимый Желанием Хаксли напросился к Краули пробовать мескалин. Алистер иногда принимал его, безо всяких претензий, используя эксперимент в числе прочих упражнений своей гедонистской духовной практики. Хаксли, с другой стороны, жаждал подлинного мистического откровения, которое, по его глубокому убеждению, могло единственно прийти от "существа разумного", столь же основательно, как и он сам, погребенного в интеллекте. Налицо явная путаница целей, полная неопределенность предприятия, когда намерения сторон сходятся лишь в веществе. И я, Виктор Нойберг, содомит и поэт, ассистент Краули в "Парижских Работах", был их арбитром. Этот памятный день они провели в моей скромной квратирке над винной лавкой, обсуждая Карму. Краули сказал: "Для меня она существует исключительно как парадокс. Не отрицаю, я усматривал возмездие во многих вещах, предполагающих раз и навсегда установленный порядок - качели Бытия, постоянно возвращающие к золотой середине. Но этот процесс бесконечен, действует абсолютно во всем и, таким образом, позволяет заключить, что его официальное проявление - абсурдно..."
- Что посеешь, то пожнешь, Алистер, - воскликнул Хаксли, - не в смысле какой-либо морали... Только сиюминутная мораль вызвана в той или иной степени случаем. Подобно гравитации, Немезида совершенно равнодушна. Например, если посеешь самоотупление чрезмерной тягой к деньгам, пожнешь всю нелепость унизительного положения. Получается тоже, как на качелях. Но...
- Что ты имеешь ввиду? - прервал его Краули. - Возможно ли вообще назвать положение богатых унизительным? Разумеется, они - последние люди, которые падут жертвой именного этого порока.
- Могу пояснить, - резюмировал Хаксли. - Под самоотуплением понимаю не только деньги, но и все, что затеняет дух. Пьянство, чревоугодие, разврат - вот примеры тех явлений-врагов нашего предназначения. А поскольку они низводят до уровня животного, тебе и в голову не придет, что унижение есть унижение. Самооценка сводится на нет. И твоя мысль, почему Немезида иногда, похоже, вознаграждает, вполне объяснима. То, что она несет в себе унижение, приемлемо лишь в абсолютном смысле, для идеального или полного бытия или, по крайней мере, для почти совершенного. В случае же с тотальным гедонизмом на примитивном уровне жизнь напоминает бесконечный триумф мгновенная реализация желаний сердца.
- Мораль, - заключил Краули. - Стой обеими ногами на земле, живи обыденными страстями, гони прочь сомнения, меньше думай, больше желай, и Немезида дарует тебе счастье. Хорошо, прошу прощения, дорогой Олдос, но я настаиваю на немедленном самоотуплении. Виктор, если не возражаешь, ящик Пандоры...
Я поднялся, прошел в кабинет и достал его аптечку. Четыре склянки в ящичке из слоновой кости. Взял две - с бирманским героином и боливийским кокаином. Тщательно перемешал оба порошка на серебряном подносе, измельчая грязный, цвета хаки героин, и несколько раз добавив туда как можно больше кокаина, затем передал Краули серебряную ложку, которой тот с удивительной ловкостью загребал смесь, тщательно вдыхая сначала в правую, потом в левую ноздрю. Я разделил с ним трапезу.
- Не желаешь ли присоединиться к нашему коктейлю, - предложил Краули. - Отличная комбинация...
Хаксли недовольно мотнул головой, гримаса откровенного неодобрения сабельным шрамом пересекла его худое, искаженное лицо. Краули, с едва уловимой усмешкой, прокомментировал: "Боюсь, если ты решил и дальше составлять компанию Дьяволу, то просто обязан вкусить его плодов. Или представь, что сидишь со старым Фальстафом и теми, ну ты знаешь, джентльменами тени, фаворитами Луны."
- Разумеется, - хрипло отозвался Хаксли, - но это такая напрасная трата времени, такое расточительство по отношению к себе окончательное самоотупление. Скажу больше - сознательное оскорбление, надругание над душой, сильнейший ущерб всем функциям, ведущий к безумию!
- Ну, как сказать, - парировал Краули. - Наркотики - элементы магии и всегда в ней использовались. Ведическая сома, лотос Гомера, не говоря уже о дурмане, белене, беладонне, мандрагоре колдуний и ведьм доказательств вполне достаточно. И уверен, для нормального человека, которого я, к счастью, могу назвать примитивным, они исключительно вредны. Но никоим образом не причисляю я себя к обыкновенным людям. Для меня наркотики - лакмусовая бумажка, тест умственных способностей, проверка воли, страстей и намерений. Я думаю, холодный, призрачный эффект кокаина и есть тот самый длинный коридор, полный теней, где теряется и оскверняется душа. Или героин - теплое, мягкое, вкрадчивое оцепенение расслабленной ночи, серые клочья облаков и мертвенная бледность умирающей луны. И только потому, что много я вкусил как радостей, так и печалей, считая себя большим, чем просто человек...
- Но каков вред, Краули! Какова расплата! Читал ли ты дневники Бодлера? Ишервуд, поселившийся здесь неподалеку, недавно перевел их. Я никогда еще не встречал такого отчаяния, такого сожаления о жизни, проведенной в привыкании к фальшивым идеалам. А всему виной - гашиш, и все эти прихоти, обожаемые декадентами.
- Но ведь так оно и есть! - воскликнул Краули. - Бодлер обожал их, упивался своим падением личной проклятостью. И кроме того, написал несколько чертовски сильных вещей... Не было ли то прямым выражением чувства падения или истерии, культивируемой им в приеме наркотиков, темнокожих любовницах и угрызениях совести? Понимаешь, Хаксли, пока мы активны и сохраняем в себе эту энергию - мы спасены. Вся энергия - выплеск наружу восторга и наслаждения от жизни, пока мы используем ее. По мне, принять наркотик, значит позволить демону посетить святилище мысли и действия. И если мы предоставляем ему голос, разбиваем в себе оковы скрытого духа, тогда реализуем больше, чем оскверняем. Мы создаем новые каналы, и это ведет к нашему очищению.
Он встал и подошел к серванту. Снаружи сгущались сумерки и его тучная фигура отбрасывала на стену гигантскую тень. В память о духе тех времен мог бы продолжить фразой, типа: "Холодную плоть булыжной мостовой ласкали сапоги марширующих штурмовиков, раскаленной игрой страха пронзая мозг..." Впрочем, до меня доносился лишь отдаленный шум проносящихся по улице машин и голоса случайных прохожих. Вернувшись, Краули передал Хаксли листок бумаги. "Прочти," - сказал он.
####
Теперь эта бумага лежит на моем столе. За последние тридцать лет он полуистлела и пожелтела по краям - одна из многих, которые я до сих пор храню. Его счета и заклинания, магические формулы, случайные стихи и письма. Мое существование, во мраке забвения, неизвестно как и его поклонникам, так и биографам. Текст разделен на две части, привожу их ниже