— Ребята, я старший!
— Да, — говорю, — конечно, ты, но...
А он:
— Смирно, и слушай, что я говорю! Мы же решили: тот ее получит, кого она захочет. Но двое других не должны стать врагами, а должны остаться хорошими друзьями, как всегда.
«А ты в своем деле уверен, что ли?» — думаю. А сам был тоже уверен в своем, потому что поверил, будто она мне улыбнулась, а не другим... Поэтому говорю:
— Под козырек, — и салютую ей.
Уффоло — ни слова, и тоже руку под козырек.
— Хорошо, — это уже Раймонди говорит, — вперед, марш! Я сам ей скажу, ведь я старше и я фельдфебель.
Это мне совсем не нравилось, но что тут поделаешь, коли он широко зашагал к ней, а мы двое побежали за ним, чтобы не отстать. Мы поздоровались, и Раймонди хотел начать объяснение. Но ничего не вышло. Чернявая Сибилла захохотала, протягивая нам руки, и спросила, как у нас дела, и сказала, как здорово, что мы все вместе пришли в отпуск. Она благодарила нас за письма и подарки и сказала, что каждому сплела по часовой цепочке из своих волос. Так мы беседовали, и собственно ничего и не сказали, только Сибилла смеялась и болтала, а мы стояли, словно деревенские дурачки и глазели на нее. Я сообразил, что это срам для имперских егерей, и толкнул Раймонди, чтобы он говорил. Но он словно и не заметил. Тогда я шепнул Уффоло:
— Да говори же!
Уффоло заговорил — но что! Он, сбиваясь, рассказывал, как и где мы были на маневрах. Хотел я начать, но не получалось. Если бы других рядом не было, я легко бы смог, это я чувствовал. На этом я и строил свой план. Я сказал Сибилле, что нам надо минутку переговорить втроем. Она засмеялась и хотела сразу уйти в дом, но я попросил чуточку подождать; тогда она отошла за оливковые деревья. Тут я говорю им, что мы ослы, и я тоже, что мы три осла, вот мы кто; и так дело не пойдет. Я взял три травинки: кто вытянет самую длинную, тому и говорить с ней первым. Согласились. Потянул фельдфебель, потом Уффоло: ему досталась самая длинная. А мне досталась самая короткая... Ну, я не огорчился, ведь я был уверен, что оба молодца получат по корзинке [знак отказа, как тыква (гарбуз) на Украине — прим. перев.], а девушка будет ждать меня.
Уффоло подошел к Сибилле, а мы сели на траву, спиной друг к другу и ждали. Солдат, знаете ли, привык ждать; этому на посту поневоле выучишься. Но, хоть мы и были вдвоем, никогда ожидание не казалось мне столь долгим.
— Неужели они еще не готовы? — злился я.
Оба молчали, я видел, как Раймонди косится в их сторону. Вдруг он говорит:
— Ну хватит, больше я не могу. Уффоло давно уже мог бы покончить!
Мы повернулись, но те двое исчезли. Мы вскочили и пошли вглубь сада, оглядываясь направо и налево. Никого... Я позвал вполголоса, потом громче:
— Уффоло!
Нет ответа. Тогда загремел басом Раймонди, словно в строю перед тремя полковниками:
— Уффоло! Уффоло!
Теперь парень отозвался:
— Да, да, мы уже идем.
И они подбежали сразу. Уффоло улыбался всей своей смуглой рожей и протягивал нам обе руки.
— Простите, товарищи, мы вас и вправду совсем забыли!
Потом, как увидел наши надутые и злые лица, встал он по стойке «смирно», приложил руку к кепи и заявил:
— Господин фельдфебель, разрешите доложить: унтер-офицер Уффоло с невестой Сибиллой Мадруццо прибыл!
А девушка сделала серьезное личико и присела. Потом я как-то спросил Сибиллу, у кого из нас была самая глупая рожа, у меня или у Раймонди. Она, к сожалению, не обратила внимания, так что этого уже никогда не определить. Но в дураках были мы оба — клянусь вам!
Раймонди опомнился первым. Он полез в карман и вынул изящный, оправленный в серебро кошелек, протянул его Сибилле и поздравил обоих. Тогда я достал кольчатые серьги, которые купил для нее, и поднес как свадебный подарок. Уффоло хлопнул себя по голове и вскрикнул:
— Бог мой, а я-то совсем забыл отдать подарок!
Потом он вытащил изящные маленькие часики. Все это мы несли тайком друг от друга, но только Уффоло это пригодилось... Бедный парень, знал бы он, каким коротким будет его счастье!
Потом мы их оставили одних, и я пошел домой к Раймонди. Мы были просто разбиты, а все-таки чувствовали облегчение, что, по крайности, кончилось наше невыносимое ожидание. Мы решили обращаться с ними по-братски, как истые товарищи, которые много лет хорошо дружили. Но давалось нам это не так легко, как бы мы хотели: всякий раз, как мы встречали Уффоло с Сибиллой, нас допекала зависть, и было заметно, сколь мало мы, в сущности, радовались. Мы уже думали, не лучше ли было бы вернуться в Боцен, не дожидаясь конца отпуска. Если бы мы так и сделали! Но Уффоло приставал к нам и мучил уговорами: мы должны остаться, хотя бы до следующего воскресенья. Это был храмовый праздник в соседнем селении — в Чимего, знаете, семь часов пешком по горам в сторону границы. Теперь там жандармский кордон, и я там живу. Туда нас приглашал Уффоло; у него там жила родня, ему хотелось показать свою прелестную невесту — да заодно и своих войсковых друзей. Нам-то было мало радости, наши чувства были не для праздников. Но Уффоло не отставал, и Сибилла помогла ему своими просьбами, и мы дали себя уговорить. Итак, мы решили побывать в Чимего, чтобы там отпраздновать прощание, прежде чем вернемся в полк. Мы решили тронуться ночью, по пути отдохнуть в хижине углежога, чтобы ранним утром попасть в соседнее селенье.
Теперь я должен сказать, что Уффоло был охотник выпить. Не то чтобы был совсем пьяницей, но он плохо переносил вино и после пары стаканов уже становился очень веселым, а иногда и буйным. И теперь, в своей радости как жених, да еще в отпуске, среди старых знакомых и друзей, которые все приглашали пропустить по стаканчику, он каждый вечер был во хмелю, шумел и буянил на улице. Сибиллу это не могло не огорчать, потому что она с пеленок знала, что значит — пить. Именно ее отец, старый Карло Мадруццо, имел самую бездонную глотку в селении, и едва ли случался день, когда бы она не ощущала его тяжелый пьяный кулак. Так что не диво, если она не рада была видеть в руках жениха бутылку; она упрекала его, он обещал больше не притрагиваться к стакану — но к вечеру снова бывал пьяным. Поэтому Сибилла возненавидела вино, которое пил Уффоло, еще гораздо сильнее, нежели то, что лилось в отцовскую глотку. И когда мы в ночь под воскресенье — а она была темная, на небе ни звездочки — двинулись в горы, Сибилла ухитрилась пойти рядом со мной, тогда как Уффоло с Раймонди немного вырвались вперед. Фельдфебель и Сибилла несли фонари, а ее сокровище волокло тяжелую корзину, куда они упаковали связку свежей рыбы, наловленной вечером в озере, — они хотели доставить ее дядюшке в Чимего. Рюкзак, который укладывал Уффоло, понес я: там были хлеб, сало и колбаса, а к ним — пять бутылок доброго вина. Вот Сибилла теперь кое-что и задумала. Когда мы через полчаса подошли к роднику, она остановилась и попросила меня открыть ей рюкзак. Она еще минутку подождала, когда двое других удалятся достаточно, потом вынула бутылки и открыла их. Она спросила, не хочу ли я немного выпить, и я сделал пару хороших глотков. Потом она вылила вино, одну бутылку за другой. Я хотел было ей помешать, а она засмеялась и сказала, что уж на одну-то эту ночь я мог бы воздержаться, ведь завтра в Чимего вина будет вволю. Она наполнила бутылки водой и тщательно закупорила их; мы оба радовались, воображая, какую рожу состроит Уффоло, когда обнаружит, что его вино вдруг превратилось в воду.
Мы зашагали поскорей и быстро догнали остальных. Мы мурлыкали свои солдатские песенки, а то нам пела прелестная Сибилла. Так проходили часы. Раза два Уффоло предлагал выпить по стакану вина, но я его не поддержал, сказал, — лучше подождать до привала в хижине углежога.
Мы добрались около девяти часов и могли удобно располагаться в хижине до трех утра. Там мы решили подкрепиться и немного прилечь; у нас были наши шинели, а для Сибиллы Раймонди нес теплый плед. Затем мы хотели за пару часов покрыть последний переход до долины Чимего. В дороге стало довольно прохладно, и Уффоло закутал свою невесту в шинель. Но настроение у нас было радостное, и так мы вышагивали, то друг за другом на гусиный манер, то под руку, когда тропа становилась пошире, и каждому казалось, будто прекрасная роза принадлежит не одному только Уффоло, а всем трем братьям из егерского полка.