Этот самый городок Марни был местом, куда стекался рабочий люд со всех близлежащих деревень, поскольку владельцы окрестных земель уже в течение полувека постепенно избавлялись от бедняцких хибар на своих землях, дабы освободить себя от затрат на их содержание; обездоленные крестьяне толпами направлялись в Марни, где некогда, еще в годы войны{208}, мануфактура позволяла им хоть как-то сводить концы с концами; но с тех пор прошло много лет, и фабричные колеса уже давно не тревожили вод реки Мар.
Лишившись и этого источника существования, люди снова постепенно разбрелись по земле, которая, по сути, уже отвергла их, — и продолжили кое-как кормиться от ее неподатливой груди. Местные прихожане недоверчиво отнеслись к их возвращению — и всеми правдами и неправдами мешали обустройству крестьян на старом месте. Те, кому труд их был выгоден, тщательно следили, чтобы вернувшиеся не пустили корни; и, хотя из-за невероятной конкуренции в королевстве оставалось совсем немного рабочих мест (где платили и того меньше), счастливцы, которым всё же перепал этот скудный заработок, были вынуждены, в придачу к тяготам труда, совершать утомительное путешествие, чтобы добраться до нужного места, — а вечером держали обратный путь к своим жалким лачугам, порочащим само понятие дома. Именно в один из этих домов, над которыми реяла малярия, а внутри, вокруг едва теплящегося домашнего очага, помимо изможденного работой семейства, теснились еще и гости: Болезненный Жар во всех его проявлениях, бледная Чахотка, изнуряющий Синохус{209} и дрожащая Лихорадка, — и возвращался, возделав обширные поля доброй Англии{210}, британский крестьянин, гордость всей страны{211}, возвращался, чтобы сражаться с худшими из болезней, — и это при том, что нелегко сыскать тело, менее приспособленное для такой борьбы; тело, изнуренное непосильным трудом, никогда не знавшее мясной пищи; тело, не имеющее возможности переменить лохмотья, которые дождь промочил до нитки, — и обязанное лесному бурелому за жалкое топливо для бедняцкого камелька.
Эти несчастные могли бы обратить взоры на вознесшийся над ними одинокий шпиль избавительницы от земных страданий и предвестницы чудесного равенства — только вот Святая Церковь в Марни забыла о своей возвышенной миссии. Читатель уже знаком с викарием, благонравным человеком, который, будучи уверен, что исполняет свой долг, читал по две проповеди в неделю, тем самым обучая паству смирению, и возносил хвалу за дарованные ему блага. Слушали его проповеди в основном обитатели главной улицы да несколько мелкопоместных дворян, которые жили неподалеку. Лорд и леди Марни в сопровождении капитана Грауса с заслуживающим похвалы постоянством приходили на службу каждое воскресное утро; их провожали в скрытое от посторонних взглядов помещение: оно располагалось под занимавшей половину хоров кафедрой, а стены его были обиты алой узорчатой тканью; там стояли удобные кресла и — для всех желающих — пухлые молитвенные скамеечки. Прочие обитатели Марни находили прибежище в местах религиозных собраний, которых было хоть пруд пруди: неказистые домики из недожженного кирпича с намалеванными краской названиями: Сион, Вефиль, Вифезда{212} — имена далеких земель на языке гонимого древнего народа; и всё же лежавшая на них печать божественного начала обладала такой неведомой силой, что и в XIX веке наполняла спокойствием и утешением истомленные тела и истерзанные души англосаксонских крестьян.