Весь остов храма был покрыт сорной травой; здесь и там росли колючие кусты ежевики. День выдался знойный, огненное дыхание полдня всё еще раскаляло воздух; несколько коров, скорее ища укрытия от жары, нежели в поисках пищи, забрели в храм через одну из множества сломанных арок и теперь лежали в тени нефа. Подобное осквернение места, некогда святого, но вовеки благословенного и прекрасного, больно ранило чувства Эгремонта. Он вздохнул, отвернулся и направился далее по дорожке, которая вскоре привела его в монастырский сад. Сейчас от прежнего великолепия здесь сохранился лишь большой четырехугольник (он очерчивал былые границы разбитого братией сада) и одинокая ива посреди; возникало ощущение, что это стариннейшее дерево из тех, какие можно найти на свете: согласно преданию, она была еще древней, чем благословенные стены Аббатства. По сторонам этого четырехугольника располагались трапезная, библиотека и кухня, а над ними — кельи братии и дормиторий{216}. К этим комнатам без крыш вела поврежденная лестница; подниматься по ней было довольно опасно, но ведь Эгремонт был здесь как дома, а потому без каких-либо колебаний вскарабкался наверх; вскоре он оказался на возвышении, с которого хорошо просматривался весь сад; вдали простирались обширные владения братии и примыкавшее к ним старое кладбище, некогда обнесенное оградой, которое, в свою очередь, граничило с монастырским садом.
Это был один из тех летних дней, которые до того безмятежны, что возникает ощущение, будто природа решила немного передохнуть. Усталые ветра дремали в неведомом благодатном ущелье, солнечные лучи нежились на знойном пригорке; сонная река словно в забытьи катила свои воды; ничто не тревожило луговую траву, не трепетала ни одна ветка.
Эта необычайная тишина сулила прекрасную возможность остаться наедине с собой; и вот теперь, вдали от окружающих, мысли Эгремонта встрепенулись и понесли его далеко-далеко от священных руин Аббатства.
Обмен незначащими фразами с фермером и работником заставил его задуматься. Отчего Англия уже совсем не та, какою была в пору его беспечной юности? Отчего в жизни бедняков наступили тяжелые времена? Он стоял посреди развалин, которые, как хорошо подметил фермер, видели множество перемен: менялись вероучения, династии, законы, нравы. В стране обрели величие новые сословия, появились новые источники богатства, обновился и самый характер власти, к которой это богатство неизменно вело. Его родной дом, его родное сословие утвердились на развалинах той громады, того воплощения стародавнего великолепия и могущества, что простиралось окрест. Теперь же и этому сословию угрожала опасность. А Народу, миллионам людей, занятых тяжелым Трудом, на слепом усердии которых в этот переменчивый век держалось абсолютно всё, какие перемены принесли эти столетия им? Можно ли соотнести то, как улучшилось положение народа в национальном масштабе, со становлением правителей, которые наполнили богатствами всего мира сокровищницы избранного класса, что позволило его представителям гордо объявить себя первой среди наций, самой могущественной и самой свободной, самой просвещенной, самой высоконравственной и самой набожной? Разве хоть кто-нибудь поджигал стога во времена лордов-аббатов? А если нет, то почему? Отчего скирды сена графов Марни следует уничтожать, а то же сено, принадлежащее аббатам Марни, — щадить?
Все эти размышления и думы были прерваны чьими-то голосами; оглянувшись, Эгремонт увидел на кладбище двух человек: один из них стоял подле надгробия, которое его спутник, судя по всему, пристально изучал.
Первый, рослый мужчина, несмотря на простоту своего одеяния, отнюдь не выглядел бедняком. По одежде — темному вельветовому костюму и кожаным гетрам — нельзя было понять, кто он такой. Подобным образом одевались и приходские помещики, и местные егеря. Когда он снял и бросил на землю широкополую шляпу, Эгремонт увидел открытое мужественное лицо. В молодости щеки незнакомца, вероятно, покрывал румянец, но время и его вечные спутники — мысли и страсти придали лицу бледность; каштановые волосы, выгоревшие, но еще не седые, прядями падали на высокий лоб; красивые и безупречные черты лица, прямой нос, правильной формы рот, белые зубы и ясные серые глаза соединялись в одно гармоничное целое. Он выглядел лет на сорок с небольшим, и мужественная крепость, присущая этому возрасту, соответствовала атлетической фигуре лучше, нежели юные годы, которым под стать изящная гибкость.