Административный произвол воевод и чиновников должен был действовать на местное население подавляющим образом, говорят эти исследователи. Нигде чиновник не пользуется такой властью, как в Сибири, располагая имуществом и состоянием людей; нигде не существует менее обеспечения и гарантий для личности. Законности в Сибири почти не существовало. «Вековой административный гнет до Сперанского стоил крепостного права». Поэтому запуганное общество и личность далеко не могли сохранить здесь независимости и воспитать чувства человеческого достоинства; в доказательство приводят, что нигде нет таких заискиваний, угощений, унижения, как в Сибири, а потому выставляются лесть, хитрость, лукавство и скрытность сибиряков. Итак, с одной стороны, штрихами сибирского характера рисовались грубость и дерзость, лукавство и унижение — свойства раба. Но с другой — они далеко не могут быть единственной характеристикой сибирской жизни, складывавшейся не совсем благоприятно. Сибирь много терпела от административного и воеводского произвола; но он все-таки не мог подавить всей жизни и самое давление на личность было другого характера, чем крепостной феодальный гнет. Сибирский крестьянин о гнете в экономической сфере, в смысле ограничения пользования благами природы, не имеет даже понятия. Когда сибирскому крестьянину рассказывают о крепостном праве, о стеснениях в земле, он не верит и почти не может составить представления о жизни в этих условиях. Свобода пользования различными благами укоренила в нем известное миросозерцание о присущем ему неотъемлемом праве на жизнь и распоряжение известными благами. Административный произвол разнился от крепостного права тем, что в убеждениях народной массы он не входил как сознание его неизбежности, необходимости и законности. Напротив, это административное распоряжение судьбою личности рассматривалось, во-первых, как явление, от которого можно защититься, откупиться, спрятаться, наконец, против которого можно протестовать, бороться. Все население убеждено было в незаконности таких порядков и искало средств защиты против них. Во-вторых, сибирское население не постоянно жило под давлением чиновного произвола, но временами у него были просветы. Историки, подобно Щапову, придававшие огромное значение сибирскому чиновному произволу, упускали из виду многие другие социальные явления в истории Сибири, где проявлялась борьба и известная самодеятельность народного духа. В первое время, избегая гнета крепостного и воеводского, русский человек спешил бежать в Сибирь, ища здесь «своей воли». При свободе колонизации вначале этот дух успел все-таки немного отдохнуть и внедриться. Когда явился воеводский произвол и казенная регламентация, население отчасти продолжало отодвигаться на окраины, искать на них убежища старой свободе, кроме того, оно проявило жизненную борьбу против самовластия. Весьма крупным фактом, выросшим на сибирской почве, явилась борьба городов и городского начала против административного. Эти черты борьбы можно видеть в эпоху начала XIX столетия, когда городские общества достаточно созрели и сплотились, чтобы показать свою силу. Трескин и Пестель употребили все усилия, как видно из истории этого времени, чтобы подавить независимость и оппозицию этого городского начала. Щапов, разбирая историю этого времени в своем очерке «История сибирского общества в XIX столетии» (Записки сиб. отдела), находил в этом только борьбу возникающей буржуазии и богатых классов, сочувствуя подавлению ее административной властью Трескина, но это воззрение едва ли исторически правильно. Когда буржуазия соблюдала свои выгоды, она шла в союзе с произволом и в стачке с ним. Но когда произвол переходил всякие границы, городское начало стремилось отражать общий протест масс, принцип известной независимости, общественной безопасности, требование гарантий личности и имущества, принцип дорогой и необходимый для жизни каждого отдельного члена, независимо от привилегий и сословности. Этот характер деятельности не раз проявлялся в сибирских городских обществах и лежит доселе в сословиях сибирского населения. Точно так же сибирское население заявляло себя попытками искания законности и справедливости. Сибирь была страною челобитчиков, истцов и даже прославлена за страну «ябедников». Донос на злоупотребление и челобитье были обыкновенными формами протеста, хотя эта борьба недешево обходилась — она стоила многих жертв местному населению
[33]. Но тем не менее искание правосудия, законности, правды волновало сибирское общество и проявлялось при каждой ревизии; оно получило еще большую силу и уверенность со времени, когда некоторые администраторы, подобно Сперанскому, становились на сторону интересов населения. Это сопоставление высшей правды местному произволу и до сих пор живуче в массе населения. Доказательством служат весьма частые жалобы и протесты, слышащиеся из Сибири на местные неурядицы. Таким образом, в истории и жизни сибирского населения можно найти немало и других черт, указывающих на известную живучесть народного духа. Конечно, всевозможные испытания, произвол, царствовавший в стране отдаленной, единственный способ защиты — подкуп, не могли не деморализовать местного характера, — отсюда замечаемые в нем свойства раболепия и заискивания. Но эти психические черты, имея свое оправдание в тяжкой жизни, далеко не принадлежат всем слоям народа в одинаковой степени.