Хонь, совершающий грозовой обряд, не должен есть самык (чеснок), сангнык (лук) и мясо. В Лабране во время грозы совершается другой обряд. Вырывают ямку, кладут в нее из теста сделанную лягушку[54], делают над нею маленькую насыпь, а в вершину насыпи втыкают вертикальную палку. Этот обряд всегда совершает гэгэн Зая-алыксэн.
Тангуты долины Итель-гола, подобно широнголам Сань-чуани, ставят летом на пашнях чапеи; по-тангутски они назыв. сернун. Ставят их гурьтуны, которые по-тибетски называются сaва (лсава), по-широнгольски – холовыр[55].
Пять деревень в долине Итель-гола: Гамака, Чжатунчи, Дамбысыр, Тумучи и Римын, поклоняются Гэсэру (Гэсэр-магчжи-чжаву); в каждой деревне есть кумирня (лсаган) и в ней изображение Гэсэра. Где культ Гэсэра, там будто бы не нуждаются в хонях для укрощения туч. На случай грозы в каждой деревне есть два сичжана; они обязаны при наступлении грозы быть в корена (по-китайски – лу).
В 4 луне бывает собрание; жители сносят хлебы, и устраивается угощение. Сава или холовыр пляшет перед собранием, имея в левой руке трезубец (ган-доу) и в правой флаг; кроме того, через щеки у него в это время бывает продета железная проволока.
В лсагане деревни Гамака среднее место занимает изображение Гэсэра, направо (если смотреть от входа) от него – Аи-шугму, женщина с синим лицом, едущая на лошади; это бурхан горы Аи-шонгри; налево от Гэсэра – Аи-цомэк, по-китайски Ньян-ньян, женщина, сидящая на драконе (нджук); это бурхан всего хребта, который непрерывно тянется от Уй-цзана (Южного Тибета) до Сань-чуани и прерывается только у Дондонской теснины.
Три народности в Восточной Азии: Китайцы – Монголы – Тангуты[56]
В последнее время в русском обществе был возбужден интерес к Китаю выходом в русском переводе французской книги, написанной французским консулом Симоном, и появлением двух статей о Китае, из которых одна принадлежит перу нашего путешественника генерала Пржевальского и напечатана в «Русском Вестнике», другая – собственно не статья, а речь, сказанная г. Позднеевым на последнем университетском акте. Гг. Симон и Позднеев описывают китайский народ в симпатичном свете; генерал Пржевальский свою статью посвятил другой теме; притом он достаточно уже высказался о своих антипатиях к китайцам в прежних своих произведениях. В нынешней статье он рассматривает вопрос о степени крепости связей, соединяющих с Китаем кочевые и другие некитайские народности, которые приходятся нам соседями, а также о способности Китая удержать их на своей стороне в случае военного столкновения. Хотя три эти статьи трактуют не об одном и том же, но тем не менее либо тою, либо другой стороной соприкасаются, – все три они одинаково живо заинтересовали русское общество и в разговоре обыкновенно всегда вместе припоминаются.
И меня стали тогда осаждать вопросами, читал ли я эти статьи и что я могу сказать по поводу их. К сожалению, я лишен возможности сделать свой отзыв о китайской жизни, потому что не настолько знаком с нею, чтобы иметь право говорить о ней с уверенностью. Несмотря на неслыханную у нас, европейцев, нивелировку, которую история произвела в китайском обществе, оно все-таки представляет такой сложный организм, что даже человек, знакомый с китайским языком, не решится высказывать свое мнение о целой нации. Мы же знакомились с китайским населением урывками и без знания их языка. Но все-таки мы входили в сношения с ними, а потому, я полагаю, не будет лишним рассказать о наших чисто внешних впечатлениях.
Составить правильное понятие о чуждом обществе могут помешать иногда некоторые обстоятельства, например, встреча на первых же порах с личностями с неприглядной нравственной физиономией и т. п. Так случилось и с нами. Первые китайцы, с которыми нам довелось подольше жить, были наши слуги, которых мы захватили из Пекина и Тяньцзина. Это были китайцы Цуйсан, Ли и Тэн – люди, избалованные жизнью больших городов и испорченные службой у богатых европейцев. Несколько месяцев сряду они безжалостно эксплуатировали нас: провизию покупали и за постой в гостиницах платили втридорога; при найме верблюдов под своз наших вьюков они не столько заботились о нашем кармане, сколько о своем; только впоследствии мы узнали, что возчики обошлись нам потому так дорого, что наши слуги взяли с них значительную сумму за сделку. В то же время нельзя сказать, чтобы они были ретивые слуги.
Ли вскоре совсем отбился от рук. Однажды вечером, по закате солнца, мой спутник г. Скасси, которому он специально служил, кричит ему: «Mr Ли! будьте добры, приготовьте мне телескопическую трубу!» А Ли отвечает ему из своей палатки: «Я уже лежу в постели!» – Он и не мог обращаться с нами иначе, как свысока, потому что он знал несколько дюжин иероглифов, а мы – ни одного, и сверх того мы, к его ужасу, не имели никакого представления – в какой последовательности царствовали китайские династии Хань, Тань, Сун и др. Только через три месяца после выхода из Пекина, когда мы достигли до колонии бельгийских миссионеров в южных пределах Ордоса и при помощи их окружили себя честными слугами из монголов, мы узнали о существовании в Китае дешевых цен.
Второе обстоятельство, помешавшее нам симпатизировать китайцам, заключалось в том высокомерном отношении китайцев к их полуцивилизованным соседям, которое нам приходилось наблюдать. Может быть, и извинительно китайцу такую цену давать себе, как человеку, принадлежащему к нации, создавшей собственными усилиями большую культуру; но нам, тем не менее, было досадно видеть своих любимцев-монголов и тангутов, приниженными. Ваш слуга-китаец норовит выбрать себе заделье полегче, тяжелую работу норовит свалить на монгола или тангута, а жалованье ему подай побольше. Такому слуге, в свою очередь, нужен слуга; монгол должен оседлать ему лошадь, принести воды и пр. Еще более неприятно было видеть, как относились китайские солдаты и чиновники к монголам и тангутам.
Какой-то маленький чин с белым шариком, данный нам в провожатые по тангутской земле, при въезде в тангутскую деревню, отдав первому попавшемуся обывателю приказание насчет очищения квартиры для русских «лоэ», т. е. русских бар, считал необходимым огреть его раза два нагайкой. По его мнению, это было нужно, чтобы поставить обывателя на высоту минуты. И тот же шариконосец, в другое время, бросается снимать с вас сапоги. Мой слуга, товарищ мой по собиранию коллекций, тангут Самбарча, когда проезжал в своем народном костюме по китайским деревням или городским улицам, всегда подвергался таким насмешкам, что должен был под конец переодеться в китайское платье.
Еще было одно обстоятельство, которое более, чем другие, содействовало нашему охлаждению к китайцам – это безграничное любопытство китайской толпы. Для многих селений и городов мы были большой новинкой; понятно, что обыватели сбегались отовсюду посмотреть на редких гостей. Если в городе заблаговременно узнавали, что будут въезжать иностранцы, по улицам становилось трудно проезжать от запрудившей их толпы; на заборах, воротах, на крышах кумирен сидели зрители; дамы выезжали поглазеть в телегах или повозках. Вслед за нами толпа вливалась во двор нанятой для нас гостиницы, обступала наши комнаты, лезла внутрь и обыкновенно не отходила вплоть до заката солнца. Нужно иметь понятие об устройстве китайских гостиниц и домов вообще, чтобы представить себе, какой пытке подвергается путешественник этим китайским ротозейством.
54
Бэбэр говорит, что китайцы приписывают блестящим предметам способность оказывать влияние на грозу; если лягушку положить блестящим брюхом кверху, это привлечет на нее громовой удар. (Colborn Baber Е. Travels and researches in W. China. Lond., 1882, P. 40).
55
Хоней у сань-чуаньских тангутов меньше, чем холовыров. Хоню нужно платить два шена зерна с каждого дома.