История отступила. Красная площадь утратила величие названия, она теперь вызывает только безразличие. Огромное разочарование.
Было также темно, когда я впервые ее увидела. А. В. зашел за мной в отель, мы перешли через реку, было холодно, у меня не было подходящей одежды. Несмотря на только начавшееся таяние, Москва-река была уже чиста, хотя неделей раньше в Ленинграде Нева еще несла огромные глыбы льда размером с телегу. Мы разговаривали, и вдруг в конце короткой узкой улицы передо мной открылось ярко освещенное пространство, стены из красного кирпича, и на башнях Кремля эти гигантские звезды кавказского красного рубина, которые в 1937 году заменили двуглавых орлов. Перед Мавзолеем стоял почетный караул, его мраморный бункер в стиле ар-деко возле кремлевской стены. Его верх представлял собой трибуну. Сейчас мавзолей чаще закрыт. Что сделали с мумией? Она наконец в крипте эта мумия, которую в течение многих лет для сохранения ежемесячно погружали в высокотоксичную ванну? Или это сотни раз переделанный восковой муляж?
В этот мартовский вечер 1977 года я чувствовала себя пронзенной историей, беспокойством и холодом. Все, что я видела, казалось мне волнительным, наполненным смыслом и опасностью. Это в прошлом. Это ли причины для разочарования? Чего же я хочу? Грандиозной трагической истории? Террора или хотя бы его следов? Очевидно, нет. Когда в 1991 году я написала, что конец СССР не был чем-то хорошим, Адам Михник сказал: «Что же ты хочешь? Еще одной утопии? Но у тебя уже есть одна во Франции, у тебя есть Ле Пэн! Ты что, не понимаешь, что мы хотим прожить обычную, спокойную жизнь?» Частично он был прав. С тех пор я сильно изменилась в этом смысле: двадцать лет спустя я четко вижу, что каждодневная демократическая жизнь в современной Европе непременно сопровождается разочарованием… Но в то же время и у меня была своя правота: конец коммунизма не то же самое, что конец обычной диктатуры. Это конец огромной надежды. К облегчению примешивается боль обмана и страх перед новой, более коварной тиранией.
…Эту надежду разделяли еще те, кто входил в мою группу Франция — СССР в 1977 году. Несколько преподавателей, симпатизирующих и членов партии (в то время говорили еще «партия», и каждый знал, о чем идет речь), рабочие пенсионеры-коммунисты во время подобострастного визита на «родину трудящихся»… Днем нашего прибытия в Ленинград была суббота. Один из них, самый молодой, исчез. Его подцепили молодые люди на улице, чтобы поучаствовать в «социалистическом субботнике». Это добровольный (?) рабочий день на благо общества. Ему в руки дали лопату, и он целый день убирал опавшие листья, которые в России убирают только после таяния снега. Он забыл название нашего отеля, и у него не было с собой прописки. Его доставила милиция, уставшего, но гордого.
В 2003 году на площадь, которая пережила большие военные парады и где Сталин жестом руки приветствовал проходившие батальоны комсомольцев, у стены, где в 1945-м побежденные немецкие солдаты бросали свои знамена, украшенные орлом и свастикой, 100 000 молодых русских «в слезах», как говорили газеты, пришли аплодировать Полу Маккартни.
…Мы быстро делаем полукруг, ничто нас по-настоящему не удерживает в видении этих славных останков, хлама ставшей безопасной истории, разбросанного вокруг в бессвязном беспорядке на этом огромном заброшенном пространстве. Простые объекты, блуждающие, все еще великолепные и ослепительные, как памятник, возможно, наиболее известный в России — собор Василия Блаженного, построенный Иваном Грозным, чтобы увековечить свою победу над татарами. Его великолепие затмевает все и рассеивает всякую угрюмость. Он со своими полихромными куполами и крышей в стиле «терем», которую Позоев скопирует для дворца Игумнова, сопротивляется намного лучше, чем все остальное!
Позже, подремывая в автобусе, который вез нас в «Юность», меня посещали видения, быть может, для того, чтобы облегчить мои разочарования. Я пытаюсь вообразить Красную площадь середины века. Кремль еще остров. Теперешняя стена уже построена на месте былых деревянных фортификаций, башни уже окончены, мне мерещится суета на заросших склонах Москвы-реки, корабли, крики торговцев, рев скота. Но вскоре я засыпаю.
Только по возвращении во Францию я соберу вместе разрозненные элементы, чтобы однажды в моей памяти выстроить их в историческую линию с бесчисленными последствиями. Длительная осада Казани Иваном Грозным. Его победа над татарами 1 октября 1552 года, в день православного праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Чтобы ее увековечить, и построена в 1555–1561 годах церковь Покровский собор на рву. Имя Василия Блаженного ему дали впоследствии в честь юродивого (юродство — «религиозное безумие»), одного из этих многочисленных бродячих монахов, пророков и чудотворцев, ходивших по Руси. (Нечто подобное я видела в Индии.) История примешивает сюда легенду: Иван Грозный якобы выколол глаза своим зодчим, Барме и Постнику, — предположим, их было двое, что не вполне ясно, — чтобы они не смогли повторить подобного шедевра. Но почему бы ему и впрямь не выколоть глаза этим архитекторам? По фильмам Эйзенштейна и Павла Лунгина одно его имя заставляло трепетать, одно звучание по-русски «Грозный». Так же называется и столица Чечни. Какой претендент на руку Елизаветы, королевы-девственницы, после бледного Франсуа Анжуйского, сына Екатерины Медичи! 9 января 2010 года в интервью Фредерику Теобальду для газеты «Жизнь» Лунгин сказал: «Из-за Ивана Россия осталась в средневековье и так и не познала возрождения. Историки описывают его в манере, от которой стынет кровь: „Иван проводит свое детство в атмосфере ненависти и смерти, постоянном страхе быть убитым. Его досуг — это мучение животных, охота, жестокое обращение с окрестными сельскими жителями“».