Обед. И в 15 часов 30 минут встреча в библиотеке имени Муравьева-Амурского. История колонизации нас опять не оставляет ни на минуту: Николай Муравьев-Амурский — великий «объединитель русских земель» (которого упоминал Медведев во время своего визита в июне 2010 года), вдохновитель экспансии на Дальний Восток, но репрессированный в 1831 году в ходе польского восстания. (Это тот самый, который предлагал царю отменить крепостное право, чем заслужил репутацию либерала.) Нас ожидают на причале. Молодые девушки в традиционных костюмах с хлебом-солью, улыбки, радостные лица: наш визит для них — целое событие. Все принарядились, блузки из тафты. Мне удалось увеличить фотографию этой группы. Я вспомнила: библиотека была имени Антона Павловича Чехова. Это мне больше нравится.
Наконец, последняя пресс-конференция. Надеюсь, что это не было очень заметно, но после трех недель сумасшедшего ритма мы стали такими сумрачными и хмурыми, что, на мой взгляд, отвечали на вопросы не так, как следовало бы. Я возвращаюсь в гостиницу настолько уставшей, что, встретив N., садящуюся в такси, даже не спрашиваю, куда она направляется. Вечером я узнаю, что она поехала к памятнику Мандельштаму, перенесенному в довольно удаленный квартал после нескольких демонстраций явно антисемитского толка. Жгучее, но запоздалое сожаление.
20 часов: в ресторане. Что-то изменилось, некоторые уже уехали. Какая-то принужденность, или скорее грусть, или просто накопившаяся усталость омрачают прекрасный версальский ужин в классической французской обстановке. Зал великоват, и в нем довольно холодно. D. F. говорит прощальную речь, к 22 часам я поднимаюсь в свой номер, окно которого выходит на море. Я его не вижу, но прибрежный туман поднимается досюда. Несмотря на почти полное истощение сил, мне вовсе не хочется спать. Я думаю, что Китай, вдоль которого мы ехали на поезде последние несколько дней, находится совсем рядом с другой стороны границы, а Япония — прямо напротив, всего в нескольких сотнях километров. Но мне очень грустно, и эти географические мечтания совсем меня не утешают. Я призываю на помощь Мандельштама, и я тоже «изучила науку расставания»!
В конце концов, у меня времени ровно столько, чтобы сфотографировать из окна название моей гостиницы, горящее красными буквами в густом тумане, — «Владивосток» — и рухнуть на кровать.
Глаза опять наполняются слезами, я чувствую себя брошенной, лишенной всего, отрезанной от большой мечты.
Вторник, 15 июня: Владивосток — Москва
Ранним утром все та же постоянная усталость, внезапные провалы в памяти. Уже заранее я была готова, и в последний раз разглядываю большую карту России, которую засунула в свои бумаги. Другая осталась приклеенной в коридоре поезда. Весь массив страны кажется мне длинным, толстым и безобразным, похожим на какого-то зверя с коротким хвостом, поднимающимся над Карелией, и задними лапами, увязшими в Каспийском море. Его толстый живот жвачного животного опускается вниз аж до монгольской границы, и, подогнув под себя передние лапы, он высунул из морды короткий хобот прямо в Охотское море. Сахалин, как колокольчик, болтается на его шее. Я чувствую себя находящейся на самом кончике черного копыта, толчок которого может легко забросить меня отсюда на остров Хоккайдо. Все мое ускользающее внимание сумасшедшего сосредотачивается на спине этого могучего чудовища, которая перепрыгивает с одного моря на другое, с одного конца вселенной на другой, как Зевс в обличье быка, везущий на спине похищенную неосторожную девицу Европу!
Я ничего больше не хочу, меня просто валит в сон. После завтрака я выхожу немного пройтись, и свежий воздух меня бодрит. Розоватый утренний туман, запахи, металлические звуки… Навстречу мне идут V. и А., которые возвращаются после утреннего купания с полотенцами через плечо, счастливыми лицами и бренчащей бутылкой водки.
Мы забираем вещи, грузимся в автобус и покидаем Владивосток, который я едва видела и куда, по всей вероятности, больше никогда не вернусь.
10 часов: аэропорт. Несколько мгновений в лифте, и мы выходим на залитую солнцем вытянутую площадку. Нам повезло: еще одно свидетельство доброжелательности русских по отношению к нам — мы переведены в высший класс.