Сегодня утром состоялось у H. Д. Авксентьева заседание, посвященное этому вопросу. Якушев, Колосов и Павлов высказались против принятия Михайлова и, следовательно, за наш выход из состава Правительства. Аргунов, Раков, Роговский, Кругликов, Мазин (секретарь президиума Думы), Лозовой, Пумпянский, Архангельский соглашались на вхождение Михайлова, лишь бы только не распадалась Всероссийская власть. Н. Д. Авксентьев и я согласились с последними и приготовились сделать об этом заявление на заседании Правительства, хотя и понимали прекрасно, что Михайлов окажется для Всероссийского Правительства роковым человеком, что он погубит Всероссийскую власть».
Как видно из дневника Зензинова, Михайлов казался Директории наиболее опасным человеком; с другой стороны, Сибирское Правительство с такой же нетерпимостью и предвзятостью относилось к кандидатуре Роговского. Формирование правительства затормозилось на неделю исключительно из-за этих двух лиц.
Омский блок
В это время на общий ход переговоров оказал большое влияние омский блок. В него входили представители группы «Единство», правых эсеров, народных социалистов, кадет, кооператоров, торгово-промышленного класса. Блок находился в близких отношениях к казакам и по старой памяти, со времен подпольной противобольшевистской работы, многие деятели его пользовались большим влиянием в военных кругах.
Блок представлял из себя поэтому большую силу. Единодушные действия и заявления блока, отражавшего взгляды и настроения очень разнообразных групп, не могли не импонировать, и Директория невольно прислушивалась к ним. Реальная сила блока была недостаточно ясна, но уверенность и, я сказал бы, резкость, с которой некоторые члены блока разговаривали с Директорией, заставляла думать, что блок чувствует за собой силу.
«Вагоны прицепляются к поездам, которые ходят и сюда, и обратно», — сказал, например, один из членов блока Авксентьеву, намекая на возможность «вывоза» Директории.
История легенды о Колчаке и Ноксе
Помимо блока, солидарность действий проявил и Совет министров. Лица, еще не назначенные министрами, выставленные только кандидатами, молчаливо условились не принимать назначений или отказаться от них, если не будут приняты общие требования. Между тем некоторые из намеченных кандидатов представлялись незаменимыми. Таким был, например, адмирал Колчак. Кто мог соперничать с ним по известности, по авторитету? Когда военный представитель Англии генерал Нокс узнал о кандидатуре Колчака, он горячо приветствовал ее и сказал, что назначение Колчака обеспечивает помощь со стороны Англии. Отсюда пошла легенда о том, что Колчак, как Верховный Правитель, был создан генералом Ноксом.
Адмирал, видимо, тяготился всеми перипетиями борьбы за кабинет. Он сказал определенно, что не будет работать с социалистами, и поэтому присоединился к общему возражению против Роговского как министра внутренних дел, но затяжка кризиса и вынужденная бездеятельность его тяготили. Он замкнулся у себя в квартире, выходил мало и на заседаниях Сибирского Правительства, когда его приглашали, довольно угрюмо молчал. Политика была ему явно не по вкусу. Это был человек военный прежде всего.
Тем не менее, имя адмирала фигурировало в числе противников Роговского и защитников Михайлова, и это не могло не играть роли.
Компромисс
Соглашение, наконец, приблизилось. Михайлова принимали как министра финансов, Роговского — как товарища министра внутренних дел. Министром внутренних дел назначался тот самый томский губернатор Гаттенбергер (французская фамилия его предков была испорчена на немецкий лад), который был грозой Сибирской Думы, блюстителем авторитета сибирской власти перед покушением «брата» Глосса и др.
Остался вопрос об управляющем делами. Моя кандидатура, как мне передавал Вологодский, принималась без возражений, но я категорически отказался. Я настаивал на освобождении меня от участия в работах Правительства вообще и предложил вместо себя профессора Тельберга. Последний считался, однако, монархистом, и его принимали неохотно. Вопрос разрешился, наконец, тем, что функции управления делами разделили. Создано было Управление делами Директории, во главе которого встал Кругликов, и Управление делами Совета министров, во главе которого был поставлен Тельберг. Выставлена была моя кандидатура в министры труда, но я предупредил Вологодского, что не займу этого поста, а потому по поводу моей кандидатуры никаких раздоров не могло быть. Кажется, кто-то из членов Директории предложил назначение мое товарищем министра народного Просвещения, справами заместителя министра, избравшего резиденцией Томск. Сапожников одобрил мою кандидатуру. Считая для себя необременительной эту должность, я согласился.
Все препятствия к разрешению кризиса устранились.
Самарские документы
В последних числах октября у одной из служащих Самарского «Комуча» г-жи Рерих был произведен обыск. У нее нашли документы, относившиеся к деятельности Самарского Правительства, и так как наиболее пикантные из них относились к политике в отношении к Омску, то изучением этих документов занялся товарищ министра иностранных дел Головачев.
Он не фигурировал ни в каком списке. Его карьера была окончена, и последним его дебютом в Совете министров было выступление против эсеров и Директории, иллюстрированное цитатами из захваченных документов, характеризовавших враждебность Самары к Омску и ее заговорщические действия.
Но это все уже давно было известно, и Головачева не захотели слушать. Его план сорвать соглашение с Директорией не удался, и он подал в отставку, предупредив неизбежное увольнение.
Надгробное слово
Бурная работа Сибирского Правительства подошла к концу. Пять месяцев его существования промчались быстро, но не бесследно. В них было много содержания и много идейной бескорыстной работы. Сколько приходило приветствий на имя Сибирского Правительства, кто только не выражал ему преданности, кто не свидетельствовал уважения! Сколько приговоров сельских сходов, сколько постановлений земств, в том числе и тех, которые впоследствии стали ярыми врагами омской власти.
Сибирское Правительство было подлинно демократическим и в то же время твердым. Оно не сделало ни одного шага, противного интересам народа, оставаясь на почве реальной политики. Это чувствовалось и понималось, и оттого страницы официального «Сибирского вестника» пестрели неофициальными, искренними и теплыми обращениями к власти.
Но Правительство еще не успело развернуться, как уже должно было сложить с себя власть. Искусственная политическая борьба отрывала его от практической реальной работы; гражданская война, требовавшая единства власти, заставила Сибирское Правительство отказаться от своего самостоятельного существования. Но оно все же успело себя выявить. Я уже упоминал ранее, как бесхитростные мужички после свержения большевиков, привозя в город связанных ими коммунистов, говорили: «Опять у вас социалисты, опять вязать придется».
Так было в период организации власти Западно-Сибирским Комиссариатом. Но Комиссариат скоро ушел, и у руля власти остались социалисты по симпатиям, но не по программе, остались демократы, которые дали политике реальное направление. Крестьянин увидел, что его хлеб закупается по цене, не разоряющей его, он увидел, что власть на местах близка ему, и он был доволен.
Честный рабочий нашел выгодной сдельную плату, потому что она обеспечивала его потребности и деньги приобрели реальное значение, так как вместе со свободой торговли появился на рынке товар.
Иначе было в Самаре. Беспристрастный исследователь отметит потом, что правы были агенты Сибирского Правительства, когда они доносили, что крестьянство приволжского района не поддерживает ни Учредительного Собрания, ни Самарского Правительства, потому что оно не видит принципиальной разницы между большевиками и эсерами. И те, и другие — социалисты, и одни, и другие не признают собственности. Реальная перемена незаметна, а изменение конструкции власти для крестьянства безразлично. Если бы Самарский Комитет дал крестьянам собственность на землю, то отступления от Волги, вероятно, не было бы: крестьянство стало бы заинтересовано в победе.