Выбрать главу

Последний луч надежды

Чешские представители встречали мало внимания к себе со стороны высших омских властей. После проявления со стороны чехов склонности вмешиваться в политическую жизнь русских, после того как чехи укрывали членов Учредительного Собрания Чернова, Вольского и др., перешедших при их содействии к большевикам, адмирал Колчак желал лишь одного: поскорее избавиться от «братьев», которые меньше всего выражали желание помогать России.

Однако политика, в которой выражаются только непосредственные чувства, редко бывает удачна. Чехи представляли собой слишком крупную силу, чтобы можно было не считаться с ней. Она могла либо спасти положение, либо погубить его.

Чехи рвались на родину, а союзники медлили с их вывозом. Если нельзя было рассчитывать на содействие чехов в интересах русского или, даже больше, славянского дела, потому что такие идеальные мотивы были уже не ко времени, то ради собственных интересов соединения с Деникиным и свободного проезда на запад со всем имуществом (боязнь потерять его в это время уже играла большую роль) чехи могли бы выступить на фронт. И к концу лета 1919 г. среди чехо-войск происходили по этому вопросу большие пререкания и волнения. Этот момент был упущен Омским Правительством.

Министерство иностранных дел взяло вопросы взаимоотношений с чехами внутри страны на себя, что было неправильно по существу, так как приучало чехов к мысли о том, что они иностранцы. Управлявший министерством Сукин не пользовался любовью чехов, и дело улучшения отношений с чехами не клеилось. Между тем адмирал недостаточно ясно ощущал опасность положения на фронте и не давал указаний о необходимости добиться активной помощи чехов. Иначе смотрел на это дело генерал Дитерихс.

В середине августа произошли перемены в составе Омского Правительства. Предполагавшийся уход Сукина не состоялся, но некоторые вопросы, и в том числе чешский, были изъяты из его ведения. Сношения с чехами были поручены Управлению делами правительства, во главе которого встал я. Мною было предложено привлечь для этих сношений А. С. Белоруссо-ва-Белецкого, редактора «Русских (потом «Отечественных») Ведомостей», всеми уважаемого деятеля, и В. И. Язвицкого, видного работника по славянскому вопросу. Белоруссов выехал в Иркутск навстречу чешской делегации, только что прибывшей в Сибирь, а Язвицкий организовал в Омске газету «Наш Путь», которую субсидировало Управление делами. У Вологодского в начале октября состоялся дружественный завтрак, на котором присутствовали Павлу и Тайный, а от военных — Дитерихс. Стали намечаться приемлемые для обеих сторон условия сотрудничества.

Чехи ставили вопросы практично. Они просили, чтобы их сбережения, внесенные в государственные сберегательные кассы сибирскими деньгами, выдавались романовскими, чтобы правительство приняло на свой счет все перевозки чехо-войск, чтобы жалованье (привлечение чехов в армию предполагалось произвести на началах добровольческих) выдавалось золотом, чтобы чешские части снабжались собственным интендантством, чтобы Деникин гарантировал свободный проезд чехов на родину после соединения с ним, чтобы чехам так же, как и карпаторуссам, разрешено было приобретать земли в Сибири.

Правительство согласилось на все условия и немедленно провело закон о предоставлении чехам права приобретать земли в Сибири.

Но было уже поздно.

Тот самый Богдан Павлу, который еще в конце октября говорил по прямому проводу из Иркутска об условиях совместного выступления, в ноябре подписал меморандум о невозможности сотрудничества с Российским Правительством. За полмесяца не случилось никаких событий внутри страны, гражданская власть приобрела больше значения, политический курс шел в сторону общественности. Казалось, никаких оснований для резкого выступления, но причины его ясны: во-первых, выяснилось, что фронт разлагается, во-вторых, из Парижа пришло известие, что союзники решили вывезти чехов.

III. ЧЕХИ УЕЗЖАЮТ

Ноябрьский меморандум

Когда правительство прибыло в Иркутск, его ожидал сюрприз: чешский меморандум. Его главное содержание — обвинительный акт по адресу реакционного Омского Правительства, допускавшего и чуть ли не покровительствовавшего зверским расправам с населением и расстрелам политических противников. Когда негодующие члены правительства указывали чешским дипломатам, что чехи сами принимали участие в этих возмутительных поступках, ответ был таков: «Это верно, но именно потому, что наше войско деморализуется при соприкосновении с вашим, мы и стремимся поскорее его увезти».

Выходило так, что чешские дипломаты, считая правительство все равно погибшим, решили все удары восставшего населения отвести всецело на него, присоединив свои голоса к хору нападавших.

Это было, конечно, выгоднее. Мораль же нынче не в моде.

Документ был глубоко несправедлив в отношении центральной власти, которую компрометировали не только ее местные агенты, но и союзники родственного происхождения, и которая все время стремилась искоренить беззакония. Но мало этого: даже формальная сторона представляла нечто неслыханное. Можно ли представить, чтобы в Англии, Франции, Америке иностранные представители, не сообщив правительству какой-либо протест, опубликовывали его в этой же стране как прокламацию? Бунт иностранцев против власти в обстановке и без того насыщенной грозой — это нечто такое, что могли сочинить только чешские политики, получившие крещение в обстановке интервенции и находившиеся под влиянием столь же неопытных и неглубокомысленных эсеров.

Совет министров при всем своем миролюбии был возмущен «братским» поведением чехов. Адмирал Колчак был взбешен, и не без оснований.

По-видимому, на чехов воздействовали иностранцы. Заместителю председателя Совета министров Третьякову было вручено, а затем опубликовано объяснение к меморандуму, смягчавшее резкость первого документа. Майор Кошек, один из чешских дипломатов, объяснил мне, что меморандум был составлен «для спасения правительства», чтобы успокоить железнодорожных рабочих, предполагавших забастовать. Это объяснение не нуждается в комментариях. И без того ясно, кого спасали и кого губили.

Эвакуация или бегство?

В то время как в Иркутске происходило трогательное примирение Третьякова с Гирсою, ознаменовавшееся даже новым актом добродушной щедрости правительства — отпуском чехо-войску ввиду финансовых его затруднений 15 миллионов рублей, оставшихся, по-видимому, подарком вместо займа, на западе происходило нечто ужасное, за что покраснеют не только президент Масарик и вся честная Чехословакя, но будут краснеть и будущие чешские поколения.

По донесениям ставки, эвакуация чехо-войск, начиная от Новони-колаевска, приняла характер поспешного бегства, не считавшегося ни с интересами армии, ни с интересами других славян — поляков, сербов, ни с движением беженцев и больных. Чехи захватывали паровозы, где бы они ни были, для кого бы ни предназначались.

Отношение к поезду Верховного Правителя казалось издевательством. Благородный Каппель недаром вызвал генерала Сырового на дуэль. Каково бы ни было отношение к адмиралу как к политическому деятелю, но как Верховный Главнокомандующий, как высший представитель власти он мог требовать от иностранцев, пользовавшихся гостеприимством страны, предупредительного к себе отношения.

Но, повторяю, мораль и джентльменство теперь не в моде. Человечество с головокружительной быстротой идет назад и, выбрасывая знамена демократической революции, отдает себя во власть безудержной моральной и культурной реакции.

Чешские политики, особенно последний из оставшихся в Иркутске, д-р Благош, главный участник выдачи Колчака, поражавший своей озлобленностью и притупленностью славянских чувств, или увлекались идеей десятка эсеровских вождей, не считаясь с гибелью тысяч людей, находившихся на фронте, или просто выслуживались перед большевиками, не считаясь со средствами.

Чешские солдаты, поощряемые направлением политической деятельности своих представителей, утрачивали честь и стыд.