Но как-нибудь выйти из положения все-таки нужно было. Конечно, единственным разумным средством была бы организация вывоза сырья, но где было этим заниматься, когда все кругом было охвачено пожаром.
Министр финансов J1. В. Гойер решил выпустить в обращение злополучные американские банкноты, не приравнивая их к сибирским обязательствам, с тем чтобы признавать их платежеспособность по тому курсу, какой будет устанавливать рынок. На Дальнем Востоке романовские знаки расценивались примерно в десять раз дороже сибирских. Гойер рассчитывал, что в таком же приблизительно соотношении будут ходить и «американки». Его план заключался в том, чтобы, выпуская постепенно вобращение новые знаки, вытеснить сибирские. При таких условиях, чем выше стояли бы новые знаки в отношении сибирских, тем это было бы выгоднее с точки зрения успеха плана.
Неосторожный и бестактный чиновник Министерства финансов, разговаривая по прямому проводу с Харбином и объясняя план министерства, выразил основную мысль в такой неудачной форме, что привел сибирские к катастрофическому падению. Он сказал: «Падение сибирских в настоящее время нам выгодно». Понятно, какое озлобление вызвало это во Владивостоке и Чите, которые немедленно испытали последствия обесценения денег, и это было тем хуже, что обстоятельства и тут сложились неблагоприятно. В перспективе эвакуации было не до реформ Денежного обращения.
На фронте
Что же происходило на фронте? Бои проходили с небывалым ожесточением. Обе стороны дрались со страшным упорством. Наше командование бросило на фронт все резервы. Пошли крестоносцы, морской батальон, состоявший из квалифицированных техников, часть конвоя Верховного Правителя. Смерть безжалостно косила ряды бойцов.
Погода установилась отвратительная. Обмундирование, которое было выслано на фронт, каталось по рельсам, так как непрерывное отступление не давало возможности развернуться. Солдаты мерзли в окопах.
Беспрерывные мобилизации дали несколько десятков тысяч новых солдат, но этим солдатам нельзя было доверять. Не было гарантий, что они не перейдут к красным, не потому, что они сочувствовали им, а потому, что больше верили в их силу, чем в силу Колчака. Кто наступал, тот вел за собой солдат.
Ряды первой армии так поредели, что, когда красные повели наступление на армию генерала Пепеляева, ему некого было выслать; он бросился в бой сам, вместе со штабом, и отбросил противника.
Генерал Дитерихс объехал всех командующих армиями: Сахарова, Лохвицкого и Пепеляева. По соглашению с ними он решил отступать, не останавливаясь перед сдачей Омска.
Омск начал разгружаться. Дитерихс наметил новую линию фронта и начал отводить армию. Первой уходила сибирская армия, как наиболее поредевшая.
К омскому вокзалу потянулись длинной вереницей возы.
Эвакуация
В конце октября у Верховного Правителя состоялось заседание Совета министров. Вопреки уверению Тельберга, что адмирал не любит многолюдных заседаний, он быстро привык к совместным заседаниям с министрами.
Поставлен был вопрос об эвакуации. «Правительство, армия и золото должны быть вместе» — такова была формула адмирала. Все речи только развивали эту тему.
Горячо говорил Третьяков. Он призывал оставаться в Омске до последнего.
— Может быть, вам, — сказал он, обращаясь к адмиралу, — суждено повторить бессмертный поход Корнилова. Мы пойдем с вами.
Но адмирал больше одобрял практические действия, чем слова. Он требовал, чтобы разгрузка совершалась быстрым темпом.
Я вполне разделял это стремление. Работать в Омске было невозможно. Он был военным лагерем. Правительство только отрывался от власти. В Иркутске избрана была социалистическая городская дума, в Благовещенске — тоже. Контрразведка доносила о большой ажитации (франц. agitation — волнение, суета. — Ред.) земцев. Можно было предвидеть, что Правительство опоздает и с переездом, что раньше, чем оно приедет, на Востоке образуется другое.
Поэтому я со своими учреждениями не медлил и в первую очередь двинул в Иркутск Государственное Экономическое Совещание и Бюро печати. Я считал, что для существования Правительства нужно, как минимум, перенести в Иркутск Управление делами как центральный аппарат, Экономическое Совещание как некоторую общественную опору и, наконец, средства печати как орудие агитации.
Другие министры не спешили. Эвакуация подготовлялась уже раньше, в августе, но была отменена. Это всех развратило. Всем казалось, что так будет и теперь. Заниматься эвакуацией считали проявлением трусости, а не благоразумия. Омская общественность требовала защиты Омска во что бы то ни стало. Государственное Экономическое Совещание, выслушав указ о перерыве работ, постановило выразить Верховному Правителю полную готовность по первому призы ву вновь приступить к работе по содействию Правительству в его тяжких трудах. Была избрана делегация к адмиралу в составе Червен-Водали, Щукина и полковника Березовского.
Адмирал согласился принять ее. Но когда утром 31 октября я пришел вместе с делегацией к адмиралу, он был в таком настроении, что я боялся скандала. Он пригласил к себе сначала меня одного, стукнул кулаком по столу и спросил: «Вы с делегацией?» —«Да». — «Просите!» Это было сказано таким тоном, что я ожидал возможности самой невероятной выходки.
Однако обошлось благополучно. Волнуясь за адмирала, престиж которого я всячески охранял, волнуясь и за престиж Совещания, председателем которого я был, я прочел резолюцию Совещания, принятую в связи с указом о перерыве работ. Потом Червен-Водали деликатно и тактично стал развивать мысль о том, что запасный центр нужен, но что Омск, по мнению всех членов Совещания, так важен политически, что его надо защищать.
Адмирал успокоился и оживился. Это было и его мнение. Он подчинился одно время авторитету Дитерихса, стоявшего за оставление Омска, но был рад слышать все, что говорило в защиту Омска.
Дальше речь пошла о председателе Совета министров, о необходимости перемен. Адмирал рассказал о своей беседе с Вологодским, о доверии своем к Пепеляеву, о том, что он ждет его возвращения.
После этого произошло то частное заседание министров, на котором была признана большинством необходимость смены премьера. Только общая обстановка разгрузки, под видом которой происходила фактически эвакуация, помешала осуществлению перемен в кабинете.
Только одну неделю пробыл после этого в Омске Совет министров, и вся эта неделя проходила в колебаниях: эвакуироваться или нет. Верховный
Правитель поддался господствующему настроению. Он решил защищать Омск. На этом решили сыграть генералы-карьеристы.
Командовавший третьей армией генерал Сахаров просил у Верховного разрешения приехать в Омск. Ему разрешили. Однажды адмирал вызвал Третьякова, Неклютина, Устругова, Пепеляева и меня к себе. Это был не Совет Верховного, а импровизированное заседание. Присутствовали Сахаров и назначенный его помощником Иванов-Ринов. Сахаров сделал доклад о положении на фронте, о нуждах армии, о настроениях ее. Из всего вытекало, что защищаться нельзя. Но, к общему удивлению, он сделал неожиданно и нелогично вывод, что защищаться нужно. Дитерихс не присутствовал.
Выслушав доклад, мы хотели возражать, но испортил дело Устругов. Вместо того, чтобы сразу изложить свои сомнения, он задал вопрос, будем ли мы обсуждать доклад командующего армией.
— Конечно, нет! — резко заметил адмирал. — Я пригласил вас только для информации.
Поделившись своими соображениями о неустранимости беспорядка в деле снабжения и транспорта, пока будет существовать многовластие, мы разошлись.
На другой день пришлось очень долго ожидать адмирала. Было за двенадцать, когда он вышел принять доклад.