За ужином постоянно проживавшие во Владивостоке Кикути и Абэно поведали много интересного о здешних нравах и обычаях. Кикути, в частности, рассказал о существующих в здешних трущобах притонах курильщиков опиума. Продажа и употребление опиума строго преследовались властями, но проститутки, включая японок, китайцы, а также часть русских чиновников потихоньку курили его. Один раз Кикути побывал в опиекурильне, куда его привел молодой китаец по имени Сунь Юнь Шунь, уроженец Шаньдуна. Снаружи это была заурядная китайская аптека. Внутри все было уставлено бутылочками, ящичками, на которых краснели уже порядочно запачканные клочки бумаги с названиями лекарств: «гань це, бай сянь пи, гань цао». На прилавке лежали старые шанхайские газеты. В помещении никого не было. Сунь Юнь Шунь сделал Кикути знак глазами и по-свойски прошел в заднюю комнату. Там резал какой-то корень аптекарь — мужчина лет за тридцать, от которого пахло лекарствами. Минут десять Сунь Юнь Шунь, энергично жестикулируя, переговаривался шепотом с хозяином аптеки. Наконец, переговоры окончились, и аптекарь снова взялся за нож. Кикути и Сунь Юнь Шунь переглянулись и направились к черному ходу. Оглянувшись, Кикути увидел расплывшееся в улыбке рябое лицо хозяина. Вскоре они вошли в помещение, похожее на склад, с окнами под самым потолком. Внутри в разных позах лежали мужчины, похожие на китайцев. Около входа сидел старый китаец, вероятно, содержатель притона. Сунь Юнь Шунь по-приятельски, как давнему знакомому, что-то ему сказал, снял обувь и сел на пол, пододвинув к себе поднос с курительным прибором, который поставил перед ним старик-притонщик. На старом шанхайском жестяном подносе с облупившимся рисунком были выставлены горшочек с опиумом, жестянка для окурков, кальян для опиума несколько необычной формы, лопаточка.
Сунь Юнь Шунь прислонился к стене, проглотил слюну и взял в зубы кальян. Затем он медленно, с булькающим звуком вдохнул в себя дым. Выражение его лица становилось все более отрешенным. Вскоре китаец заснул: в уголке его рта появилась слюна, он начал размеренно посапывать.
Опиум, который продавался в этих краях, поставляли корейцы из пограничной Маньчжурии. Упаковка наркотика весом 1 фунт стоила 600 рублей и более. Иногда попадался и порченый опиум; даже самые прожженные торговцы иногда попадались и покупали гнилой товар. Контрабандисты привозили во Владивосток сырой опиум из Индии, расфасованный в банки — из Тайваня и из многих других мест. Контрабандный наркотик обычно не продавали в опиекурильнях.
— Где он продается? — спросил Косандзи у Кикути.
— На Пекинской, Семеновской, в Корейской слободе и в других пяти-шести местах, где много китайцев, — сказал Кикути.
— И ведь не ловят никого!
— Торговцы стараются не болтать об этом даже тем китайцам, которые промышляют наркотиками. Кроме того, многие чиновники таможни и жандармерии смотрят на эту торговлю сквозь пальцы; перед облавой они предупреждают тех, кто их подмазывает, и те выходят сухими из воды.
— А кто эти китайцы, занимающиеся торговлей наркотиками?
— Среди них очень много уроженцев Шаньдуна. Иногда курильню содержит японская «девушка» — наложница китайца. Обычно среди 10 проституток, 6–7 — наркоманки. Содержатель, чтобы привязать «девушку» к себе, усиленно пичкает ее наркотиками.
Почти все проститутки из-за беспорядочной жизни страдают женскими и другими болезнями, их преследует звон в ушах. Покурив, они какое-то время чувствуют облегчение и привыкают к этому. Если женщина курит только неделю, она не может забыть своих ощущений, а если три месяца — становится рабой опиума на всю жизнь. Человек постепенно тает и умирает в этой далекой Сибири. Невеселая история!
— А нельзя никак бороться с наркоманией?
— Болезнь проявляется в том, что человек впадает в состояние оцепенения и как будто бы видит приятный сон. Но когда действие наркотика проходит, наступают мучения такие же нестерпимые, каким приятным был сон. Наркомана ломает, он теряет самоконтроль, становится буйным и сладить с ним невозможно. Способ лечения один — постепенное сокращение количества отравы, принимаемой наркоманом. Однако лечиться может только тот, кто еще не сильно втянулся. Наркоман с десятилетним стажем уже неизлечим.
Слушая этот рассказ, Косандзи с грустью думал о японках, которые, пристрастившись к наркотикам, медленно умирали вдали от родины. Наверное, эти женщины становились наркоманками не из «любви к искусству», а поддавшись уговорам сутенера. Все они, как правило, из бедных семей приносили себя в жертву ради своих родных. Косандзи вспомнил напудренных, разряженных женщин, которых он видел прошлым вечером на улице.
Во Владивостоке Косандзи решил пойти в первоклассную фотографию и там постажироваться. От японского фотографа Найто он узнал, что во Владивостоке есть три таких ателье: мастерская Подзорова на Светланской, Мацкевича на Пекинской и «Золотой Рог» на Среднепологой. Кроме того, было еще пять-шесть ателье, управляемых японцами.
Косандзи три дня помогал в мастерской Найто и немного освоил здешнюю технику фотографии. Теперь ему предстояло заняться своими основными делами. И он отправился в путь.
Утром 9 мая Косандзи и его товарищи прибыли на железнодорожный вокзал с намерением сесть на поезд до Хабаровска, но желающих было очень много, и билетов они не достали. Членам группы удалось уехать лишь 13 мая. Билет до Хабаровска стоил 6 рублей 80 копеек. «С одной стороны вагона, — писал в своих дневниках Косандзи, — проходил коридор, с другой у каждого окна расположены купе, в каждом из них едут шесть пассажиров; днем на нижних полках могли сидеть три человека, ночью, откинув две верхние полки, они могли на них спать». (Подобным образом устроены и японские спальные вагоны. — К. К.). В поезде был «ресторан, где говорили по-японски». Китайцы и корейцы ехали отдельно.
В дороге Косандзи сочинил стихотворение-хайку: «Лег на полку и проспал семьсот русских верст». 14 мая в 3 часа дня поезд подошел к Хабаровску. Путешественники наняли две грузовые телеги и отправились к хозяину магазина «Катори» на Большой улице. Хозяином был некто Сакаи, у которого работали три человека. Косандзи с товарищами сразу же отправились в баню, но поскольку было воскресение, она оказалась закрытой. На следующий день они погуляли по парку, походили по базару и, заплатив полтора рубля, помылись в бане. «Для каждого человека был подготовлен отдельный номер. Холодная и горячая вода лилась здесь подобно дождю из лейки». Вероятно, таким образом Косандзи описал душ. Для молодого человека, приехавшего из японской деревни, это было конечно же в диковинку. Затем молодые люди сфотографировались в парке на берегу Амура на фоне статуи генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева-Амурского (человека, присоединившего к России Приморье).
В Хабаровске в то время насчитывалось около 3 тысяч домов. Японцев там проживало сравнительно мало. Им принадлежали две фотомастерские и восемь публичных домов.
Косандзи с товарищами предстояло отправиться из Хабаровска в Читу. Зимой, когда планировалась поездка, предполагалось ехать на санях. Но так случилось, что добираться до Забайкалья членам группы пришлось летом на пароходе. Раньше, до того как была построена железная дорога, связавшая Владивосток с центром страны, японцы, следовавшие в Европу через Россию, по Сибири всегда двигались водным путем. На пароходе по Амуру возвращался из путешествия на родину в 1878 году дипломат Эномото Буё[11]. Зимой 1893 года по реке добирался домой и генерал Фукусима Ясумаса. Рассказывают, что он, преодолевая Шилку, около станции Богородская упал и разбил голову, и его приютил у себя до выздоровления один из местных жителей[12].
Вот что писал в своем дневнике Косандзи: «16 мая мы в 7 часов вечера сели на старый пароход, на нем и заночевали. Билет от Благовещенска до Хабаровска стоил две иены тридцать сэнов. В 5 часов утра 17 мая пароход отошел от Хабаровска. Вечером этого дня на судне показывали кино. Кроме нас японцев на пароходе не было. Берега реки образуют границу между Россией и Китаем. Суда курсируют днем и ночью. Луна отчетливо отражается в воде. Погода ясная.