Вдруг отдаленный крик и вопли донеслись до них. Сибирлетка вспрянул и навострил уши: «Волк, волк!» — отчаянно кричали по-немецки детские голоса; солдаты взбежали на невысокий крутой берег. Вдали, увидели они, толпилось встревоженное стадо и оттуда, почти на них, летел тяжелым галопом серый разбойник, держа зубами за шиворот вскинутую на спину овцу.
«Сибирлетка! Наступление! В атаку!» — завопил Облом Иваныч; стрелой кинулся пес наперерез хищнику, солдаты бежали за собакой.
Как ядро треснулся Сибирлетка в волка, совсем неожидавшего этого флангового удара, и все трое — волк, пес и невинная овца грянулись покатом в разные стороны.
«Ура! Катай, бери наша!» — гремел фельдмаршальским голосом мушкетер, но наша не собралась еще с духом, как осмотревшийся волк схватился с нежданным врагом: раз, два, — и Сибирлетка, перевернувшись в воздухе, шмякнулся всем корпусом оземь, аж крякнул сердечный; сердце екнуло у кавалеров. В эту минуту, как нарядный делибаш, откуда ни возьмись — храбрый Ахмет: раскинув свой рыжий хвост в воздухе, с тылу ударил на неприятеля; в тоже мгновение известный унизительный вопль его дал знать об отчаянном раскаянии в таком необдуманном порыве храбрости: волк задал ему немилосердную трепку. Однако это горестное обстоятельство дало время ошеломленному Сибирлетке отряхнуться и снова кинуться в бой.
— «Тра-та, тра-та! Ура, не робей, вперед наши!» — ревел Облом Иваныч; издали кричали бегущие с разным дреколием немцы, солдаты, женщины и ребятишки. Враги схватились; только столб пыли и клоки шерсти взлетали над полем битвы; лясканье зубов и глухой рык излетал из этого вихря; кругом кричали люди, блеял скот, лаяли шавки и заливался обиженный Ахмет; спасенная овца бежала без всякого соображения.
— «В штыки, Сибирлетка, сакру-бле! Зубом его ракалию! Тра-та, тра-та, дыртейфель!» — на разные голоса вопил мушкетер, пыхтя, ковыляя и подбегая к сражавшимся.
Там шел бой насмерть: вертелись они как в водовороте; то подымались грызущиеся бойцы на лапах и, как люди, ловили друг друга объятиями, то рыча и взвизгивая, ударялись о землю и крутились, взметая пыль! И вот, как змеи с шипящим и хрипящим взвизгом поползли, вдруг привстали, вдруг треснулись о землю — и барахтались, роя когтями поле.
Кто-то герой сражения! О ужас — Сибирлетки не видно: на нем весь сидит серый богатырь! Бегут люди ближе и ближе; крик, вопли громче и сильнее, смятение всеобщее!
— «Антирелию сюда!» — гаркнул Облом Иваныч: однорукий бомбардир подбежал с дубиной.
— «Давай, брат!» — Вырвал Облом Иваныч какое-то дышло из рук артиллериста и замахнулся через голову.
— «Слушать команды: пальба батареею!» — завел, было, усатый бомбардир, но, не дождавшись конца, со свистом могучего размаха хряснула эта антирелия в лоб серого хищника — и снова крякнул Сибирлетка: он впился своими волчьими зубами в шею волка и весь в крови, мокрый, с налитыми кровью глазами, совсем завязил свою оборванную морду в косматой шерсти задыхающегося разбойника.
Сбежавшийся народ глядел со страхом и изумлением; Облом Иваныч насилу переводил дух от восторга, все толпились кругом борцов. Оскаленная пасть, высунутый, окровавленный язык, закатившиеся потусклые зрачки, и предсмертные судороги ног предвещали последние минуты злодеи. Еще попытался он напружиться, отряхнуться, приподняться, — но, словно наглухо заклепанные, влезли крепко ему в шею зубы Сибирлетки и хищник, захрипев последним вздохом удавленника, свалился набок. Сибирлетка очутился наверху.
«Ура!» — вопил мушкетер; мальчишки подхватили — «ура!», — и поле битвы огласилось кликами победы. Вотще командовал и повторял Лаврентьич: «Отбой! Полно Сибирлетка, отбой!»
— «Ах богатырь ты, ах ты, друг ты мой! Ах ты, ты!..» — твердил в неописанной радости Облом Иваныч, даже снял шапку из почтения к богатырю, но без помощи рук нельзя было отнять дымящегося паром от злобы и утомления пса: насилу разняли его сомкнувшиеся челюсти.
Наконец двинулась толпа: впереди поволокли за хвост сраженного врага на собственной его шубе; за ним бежал ликующий народ ребятишек. Победитель, высунувши на четверть язык, ковылял сзади! Облом Иваныч смотрел так торжественно, как будто он сам загрыз врага. Солдаты и немцы шли позади, выхваляя доблесть Сибирлетки; из деревни встречала другая толпа любопытных, бегущих и идущих: шествие было торжественное.
Вдруг, ни с того ни с сего: «Весь отряд стой!» — загремело в воздухе, и все стало, как вкопанное, озираясь вопросительно, что будет еще? Бросил на землю фуражку Облом Иваныч, торопливо расстегнул и скинул свою шинель, оторвал рукав рубашки своей и живо, несмотря на свою деревягу, присел на землю перед Сибирлеткой; все глянули на собаку: из порванной жилы ноги ее тонкой струей хлестала кровь. Облом Иваныч перевязывал рану Сибирлетки; мокрый Сибирлетка дышал тяжко: видно было, что победа обошлась ему не даром.