– Ну что ж, пусть пожалует, – равнодушно согласилась Софи, проглотив последний кусок сдобной булочки с помадкой и заметив, что мать ждет от нее какого-то отклика.
– Я прошу тебя выйти и принять его вместе со мной.
– Зачем?! – теперь уж Софи действительно изумилась. – Да и что нам? Он же меня ребенком считает, дразнит всегда, шутит. А сейчас вроде неуместно. О чем же я с ним говорить буду?
– Найдется о чем, – значительно сказала Наталья Андреевна и замолчала, склонившись над чашкой с остывшим чаем.
После чая заинтригованная Софи немедленно взяла в оборот Аннет, мамину любимицу и наперсницу.
– Чего это там маман затевает? – напрямик спросила она сестру. – Зачем Ираклий Георгиевич зван?
– Да я не знаю, – мямлила Аннет, но ее небольшие светлые глазки лукаво поблескивали, выдавая имеющиеся в наличии сведения, а, пуще того, желание, чтобы высокомерная и грубая сестра немножко поупрашивала ее.
Софи, когда хотела, вполне умела быть милой.
– Анечка, зайчик, ну скажи, пожалуйста. Мама ведь тебе одной и доверяет. Мне и словечка не сказала. А мне ж надо знать, иначе чего я там буду – дура дурой…
«И поделом тебе!» – читалось на лисьем личике сестры. Софи смирила себя, хотя так и хотелось пребольно дернуть за жиденькую косичку. Чтоб завизжала на весь дом.
– Анюточка, зайчик мой беленький, ты только намекни, про что разговор-то… Хочешь, я тебе мою синюю бархотку дам поносить?
– Насовсем отдай, – тут же сориентировалась Аннет и победно улыбнулась. Видимо, на материальную выгоду из этого разговора она не рассчитывала. Собиралась ограничиться моральным удовлетворением. – У тебя еще черная есть, и лиловая с камушком. А у меня только розовая, да она мне не идет… – испугавшись, что зарывается, и тем ничего не добьется, предложила. – Хочешь, я розовую тебе отдам? Поменяемся…
– Ладно, ладно, говори, – согласилась Софи, подумав мимолетно, что при нужде она всегда отберет синюю бархотку обратно. – Может, ты и вправду не знаешь ничего?
– Я-то не знаю? – Аннет обиженно выпятила нижнюю губу трубочкой, отчего внезапно напомнила Софи запеченного молочного поросенка. – Мама со мной всегда разговаривает, и я все дела знаю… У нас ведь после папенькиной смерти денег совсем не осталось…
– Это-то и я знаю, – фыркнула Софи. – Что ж с того?
– Вот маменька и думает денно и нощно, как бы нам теперь денег раздобыть и на что дальше жить… И вот она мне прямо-то не говорила, но я поняла, что она решила…
– Что ж решила-то? – Софи подалась вперед и едва не схватила сестрицу за плечи, чтоб поскорей вытрясти из нее окончание фразы.
– Решила снова замуж выйти! – выпалила Аннет. – За Ираклия Георгиевича!
– Да ты что?! – ахнула Софи, прижав ладони к вспыхнувшим щекам. – А как же траур?! А папа?
– Ну, кушать-то тоже что-то надо, – резонно заметила Аннет. – И за Гришину гимназию платить… Объявят-то, наверное, потом, когда траур кончится. Ираклий Георгиевич – одинокий, богатый. Жена у него умерла, сын взрослый, за границей живет… А папа – что ж? Сам виноват. Трудиться надо было, а не вести… безнравственный, порочащий дворянина образ жизни…
Последняя, явно пропетая с чужого голоса, фраза как-то особенно задела Софи.
– Сучка ты, – севшим голосом сказала она и отвернулась.
Аннет хотела было заплакать или, на худой конец, вцепиться сестре в волосы (впрочем, в их драках всегда побеждала Софи), но вспомнила про свою выгоду и предпочла проглотить оскорбление.
– Причем тут я-то? – она пожала плечами. – Я, что ли, замуж пойду? Ты уж всегда так – когда злишься, дороги не разбираешь… Так я возьму бархотку-то? Или сама дашь?
Софи стиснула зубы, раскрыла коробку с лентами и молча швырнула сестре вожделенную бархотку. Аннет, еще раз пожав плечами и задрав носик, удалилась.
Софи опустилась на козетку возле трюмо и задумалась.
Спустя час обида за отца и гнев на мать прошли, и она уж видела в сложившемся положении множество преимуществ. Ираклий Георгиевич богат. Он заплатит долги отца, и значит, не придется продавать имение и квартиру, а Гриша останется учиться в престижной гимназии Карла Мая. Ираклий Георгиевич добрый, не станет обижать младших братьев и сестру, да и сама Софи тоже легко с ним договорится. «Впрочем, я-то что – отрезанный ломоть, – вспомнила Софи, и прекрасное лицо Сержа, словно озерное видение, всплыло перед ее глазами в клубах какого-то непонятного тумана. Лицо улыбалось, а губы беззвучно шевелились, повторяя те именно слова, которые больше всего на свете мечтала услышать Софи. – А как же все-таки маменька решилась? Да и он? Полюбили, что ли, друг друга?… Или раньше что-то… Да нет, чепуха, я бы знала… Как странно…»