Поселок иностранцев в Москве был чем-то похож на небольшие городки в Германии. Правда, дома и здесь были деревянными, но обликом более напоминали привычные городские дома в Германии или Дании. Да и сам поселок был таким ядрышком дома в чужой стране: прямые мощеные или посыпанные песком улицы, две лютеранских кирхи и одна голландская церковь. Невысокие и аккуратные домики, мельница у малой речки, набережная. Были здесь и трактиры со сдаточными комнатами, где селились купцы, а местные «немцы» и немногочисленные московиты из благородных заходили выпить вина, послушать новости, поесть непривычную пищу.
Сам же город от Немецкой слободы у реки под названием Яуза разительно отличался.
Во-первых, кроме крепостных стен и немногих дворцов (в цитадели или возле нее) он был заполнен домами, построенными из крест-накрест сложенных конструкций, именуемых срубами. Богатые дома тоже строились из срубов. Только самих срубов было больше, и соединялись они особыми переходами. Часто надстраивался второй и третий этажи, украшаемые башенками и резными навершиями. Выходило нарядно и празднично. Все из дерева. Местные «немцы», как здесь именовали всех иностранцев, быстро объяснили Бейтону, что это – не от бедности или дикости, как ему подумалось изначально. Просто леса здесь в избытке, а камня не хватает. Да и теплее в деревянном доме. А холода зимой здесь, в Московии, невероятные. В Германии было наоборот. Не то чтобы уж очень тепло – лес стоил дорого, поэтому предпочитали камень.
Во-вторых, улицы мостились (по той же самой причине) деревянными плашками, мостками, а не каменными брусками, как в империи. Это было удобно и красиво. Хотя дерево, в отличие от камня, гниет, но от грязи предохраняет лучше, и городского зловония меньше. А заменить прогнившие мостки при изобилии леса вокруг было совсем не сложно.
Сами улицы расходились лучами от центра к посадам. Переулки же путались самым причудливым образом. Дома здесь были окружены высокими заборами, наглухо запиравшимися на ночь. Заборы тоже были деревянными, высокими, больше человеческого роста. По вечерам переулки перегораживали деревянными же кольями, рогатками. А по главным улицам и в районах проживания знати ходили дозоры из местных мушкетеров – стрельцов.
Цитадель – каменная, большая. Стены больше семидесяти локтей в высоту с затейливыми зубцами, мощные башни. На нескольких башнях – часы с боем. Впрочем, крепость эта, скорее, была не для обороны, а для отделения города с его шумной и суетливой жизнью маленьких людей от мира господ, этим городом и всей страной владеющих. Там, за стенами цитадели, и находилась власть: огромный царский дворец, греческие церкви с золочеными куполами, резиденции ближних советников, которых зовут бояре, воеводы и дьяки.
После долгих мытарств Альфред дошел до чиновника, именуемого здесь дьяк, и попытался попасть на прием к местному главнокомандующему, которого называли «большой воевода-батюшка». Бейтон не смог понять, что это – имя или название должности. Впрочем, оно и не пригодилось. Его не приняли. Было сказано, что на такой прием нужно записываться заранее, за много дней. Причем, не обязательно и примут. Когда поручик с понурой головой выходил из ворот цитадели, так и не попав во дворец, стражники в красных камзолах обидно шутили по его поводу, указывая пальцем. Бейтон был настолько удручен, что даже не попытался вызвать их на поединок. Впрочем, иди, знай, как здесь принято сводить счеты с обидчиком?
Молодой поручик уныло бродил по лабиринтам улиц незнакомого города, не представляя себе дальнейших действий. Пытался зайти в московскую корчму – заведение, напоминающее своих европейских собратьев, но менее предрасположенное к веселому времяпрепровождению. Люди ели, пили, громко разговаривали, иногда спорили. Здесь же располагались представители официальных служб. Можно было, не отрываясь от еды и пития, подать прошение или составить жалобу. Но ни музыки, ни ласковых барышень не наблюдалось. Словом, в корчме – или иначе в «кабаке» – ему не понравилось. Вино плохое. Есть местные пьянящие напитки, но они слишком крепкие или сладкие до приторности. Альфред чуть не отдал Богу душу, привычным глотком отхлебнув «хлебного вина», оказавшегося воистину огненным, чем-то напоминающим шотландский напиток «виски». Завсегдатаи кабака громко и обидно засмеялись, но подали несчастному поручику запивку и кислое яблоко, чтобы закусить.
Кухня тоже непривычная – много муки, пресно, хотя и сытно. Да и неуютно было в русском кабачке. Не любили иноземцев в Москве. Собственно, их нигде особенно не жаловали. Но в Гамбурге, Антверпене или даже в Кенигсберге к ним привыкли. Здесь же взрослые на него косились, а стоило ему выйти на улицу, мальчишки – самые невыносимые создания во всем мире – принимались кричать вслед обидные слова на своем языке.