– А если у вас еды нет? Тогда как?
– Задание выполняют любой ценой… В том числе и ценой жизни. У вас что, в Японии не так?
– Было так, теперь все совсем не так.
– Какая странная страна.
– Ну, собираетесь?!
– Нет, мы не можем… Вот если вы нам хлебушка подкинете, тогда спасибо…
– Подкинем и хлеба, и другой еды.
Тоекуда не мог не заметить, что Алексеич вовсе не истощен, и сделал весьма правильный вывод, что не так плохо они с Гришей и устроились. Но почему это страшная тайна?!
– Ладно… Вот хлеб, крупа, консервы. Вам вдвоем хватит надолго. А теперь скажите, почтенные, вы должны были садиться не здесь, верно?
– Не здесь…
– А где?
– Не… Не могу вам сказать…
Бочком, бочком, морским крабиком стал пятиться бедняга Алексеич.
– Стояра! – рявкнул Ямиками «по-русски» и добавил с самым грозным видом: – Вы могра не говорира… Тогда мы будет рассифровывать яссик… Но тогда вы нам узе совсем не будете нузьны…
И попросил Мишу перевести, вдруг он упустил что-то важное. Вряд ли Ямиками собирался прикончить бедного старого Алексеича.
Собственно, прямых угроз и не было… Но такой кровожадностью отдавал оскал интеллигентного, милого Тоекуды, столько страшных сказок стояло за ним, за его улыбкой, за самой Японией – про зверства садистов-самураев (право, уж кому бы рассказывать), что Алексеич сломался, и сразу. И просил только того же, что и Антон, чтобы никак не стало известно, что они что-то сказали… Тоекуда отметил это, заверяя Алексеича во всем, что только можно.
Тоекуда вышел на связь.
Нет, никого не отыскали.
– Василий, выйдете в северо-западный угол озера.
– Вы же там были, шеф?
– По-видимому, надо забираться дальше, подниматься по течению рек. Но помните – задача остается: зафиксировать и сообщить. Исключение – бедственное положение найденных.
– Слушаю, шеф, выхожу на северо-запад.
– Жду сообщения с северо-запада.
– Знаете, Миша, – задумчиво сказал Ямиками, когда вертолет шел обратно, к загадочным развалинам у озера, – все это мне очень напоминает один детский рассказик про мальчика, которого во время игры поставили на пост. И этот мальчик чуть не простудился в вечернем холодном саду, но отказался уйти, пока его не снимет с поста настоящий капитан или майор. Но с одной поправкой… Все эти люди ведут себя, как этот глупый мальчик, но одновременно хорошо умеют заботиться о себе. Причем заботиться, обманывая своих начальников и командиров.
– Если они расскажут, как заботятся о себе, их могут наказать, – уточнил Миша.
– Вот это-то как раз и странно… Совершенно необъяснимая система взаимного вранья. Какой в ней смысл? – продолжал удивляться Ямиками. – И, кстати, Миша. А это что за место, куда мы летим? Кто здесь строил и зачем?
И Тоекуда удивился: какое торжественно-скорбное выражение приобрели сразу лица эбису.
– Наверное, это лагерь… Тут много строили… Добывали руды и плавили из них металлы… Но все силами заключенных, понимаете?
– Силами рабов? Из лагерей?
– Их никто не называет рабами.
– А в чем разница? – заинтересовался Тоекуда. – Чем ваши заключенные отличаются от рабов?
Эбису хмыкали, прятали глаза, пожимали плечами. Тоекуда понял, что нащупал какую-то неизвестную до сих пор больную точку в их психике.
Осмотр лагеря был короток – слишком уж все было ясно. Тем более, Тоекуда читал и «Архипелаг ГУЛАГ», и прочую литературу. Только одно вызвало у него вопросы – странное сооружение из лиственничных бревен высотой примерно в метр с небольшим, шириной в метр и длиной в два. Бревна в перекрытии плотно не смыкались, оставляя щели сантиметров по пятнадцать.
Разбойнички пожимали плечами, хмыкали. Даже всеведущий Миша не смог ничего объяснить. Выручил Валька, которого Тоекуда считал больше пригодным к лесоповалу и тасканию тяжестей.
– А это, понимаете… ну, наказание такое. Сажают туда человека, а холод – понятно какой. Или, скажем, летом комары. Опять же холод и мошка, если осень.
– Откуда ты знаешь про это, Валя?
– Дед рассказывал. Он в те годы лагеря прошел, все видел.
Хотелось отойти подальше от этого тяжелого места. Так и мерещился скорчившийся, умирающий человек в этом полугробу из ошкуренных лиственничных бревен.
За оградой мерзкого места все было точно такое же – лиственницы на фоне синего неба, мягкая салатная хвоя, коричневые стволики, ягель, местами пробивалась и трава.
Сели на том месте, где несколькими часами раньше Антон намеревался жарить гуся.
– А вот что мне непонятно, Миша… Ну вот, были эти лагеря. У нас ведь тоже много чего было, вплоть до лагерей, где ставили медицинские опыты на людях. Но у нас прах этих вот людей… жертв, их прах давным-давно перезахоронен. У вас, по-моему, до сих пор говорить о сталинских лагерях считается чем-то почти неприличным. А останки жертв попросту валяются в тайге и в тундре. Почему? Ведь политический строй сменился?
– Наверное, просто трудно кого-то перезахоронить. Представляете себе масштабы?! Тут же миллионы скелетов… Да еще на огромной территории. Да еще расходы…
– Если провести операцию умело и задействовать организации, которые практически без дела, – ту же армию, гарнизоны, тогда, наверное, стоимость будет не такая большая.
– К тому же документов нет. Документы сознательно уничтожались. Вот хотя бы эти… Кто здесь лежит, про них очень трудно узнать – кто они, откуда, как звали… Тогда – какой смысл?
– Нет, я не согласен с вами, Миша… Допустим, трудно захоронить людей на их родине, но можно же просто положить их в землю по-человечески? Я в России в последние приезды вижу просто всплеск религиозности, ну так хотя бы отпеть их, этих несчастных!
– А смысл? Они и так лежат…
– Сейчас лежат, как животные, как падаль. Я спрашиваю, что мешает положить их в землю, как людей? Как граждан своей страны?
– По-моему, перед страной стоят такие проблемы, что это просто неактуально. Не этим надо заниматься.
– А кто-нибудь спрашивал у людей, чем сейчас надо заниматься? Я что-то не слышал.
Миша выразительно пожал плечами.
– А давайте спросим остальных? Переведите им! Почему, по их мнению, до сих пор не перезахоронены останки жертв концентрационных лагерей?
И опять положение спас Валентин:
– А что изменилось-то?! У власти те же самые… те, кто лагеря и строил.
– Но ведь политический строй изменился? Даже страны новые появились – вместо Советского Союза – Украина, Российская Федерация…
– Эх, господин хороший… Я вам про Фому, вы мне про Ерему. Я же не про строй говорю, я про людей говорю. Люди-то у власти кто? Те же люди у власти. У кого дед лагеря строил, у кого – дядя, у кого еще кто-то. Вот господин Ельцин – вроде демократ демократом. А кто в Екатеринбурге дом купца Ипатьева взорвал? А Ельцин и взорвал, когда секретарем обкома был. Не сам, конечно… А почему взорвал? Потому что ЦК приказал, а он взял под козырек да и выполнил. Так и эти…
– Но ведь в Германии иначе! И у нас в Японии – иначе!
– Так там и люди другие пришли. Не те, кто лагеря строил, вот и все.
– Миша, вам не кажется, что Валентин все объяснил, и сделал это очень хорошо?
– Гм…
– И вы можете спорить, если хотите, но я вижу четкую связь между тем, что говорит Валентин, и поведением Антона или того хитрого летчика возле сломанного самолета. Это психология рабов.
– Я же вам объясняю – избегайте слова «раб»! Лучше уж тогда слово «зек», заключенный… При слове «раб» все будут возражать против всего, что вы скажете, независимо от всего остального.
– Миша, вы возражаете против слова «раб» или против того, что психологию современных русских людей сформировала лагерная система?
– Про психологию… не знаю. Не моего ума это дело. А про слово «раб» – это точно.
– Понятно… – И Ямиками завершил этот разговор по-русски: – Русски сограсны быть раб, но не сограсны говорить.
Никакие впечатления от лагеря не мешали Тоекуде разливать кофе из термоса, время протекало в беседе, пока около двух часов дня не запищал сотовый телефон. Василий сообщал, что еще в одном месте, на северо-западе озера, нашли следы людей. Следы раскопок, следы лагеря. Тоекуда засопел и сразу вздохнул. Миша уже научился определять его настроение по мельчайшим признакам и понял: сопит от удовольствия – еще что-то все же нашли. Очень может быть и то, что надо. А вздыхает, потому что опять не будет никакого отдыха, нечего на это и рассчитывать.