— Как?!
И Валера с полчаса рассказывал, как жиды и масоны погубили Великую Россию, причем в числе жидов оказывался почему-то Великий Князь Михаил, а главным из масонов — Милюков. При том, что Великий Князь был антисемитом совершенно патологическим, а Милюков как раз единственным членом Временного правительства, который по неизвестной причине масоном как раз и не был. Само по себе странное явление — все вот члены Временного правительства, как один были членами масонских лож, а вот именно Милюков — не был членом! Почему он так странно отбился от коллектива, это до сих пор никому не понятно, и для ума непостижимо, но факт остается фактом, что тут поделать.
Михалыч пытался довести это до сведения Латова именно как некий факт, но все никак не получалось. Латов факты отвергал с полуподхода, а высказывания Михалыча трактовал как потуги отстоять честь и достоинство «своих» — гнилых, пошлых петербуржцев, придумавших какую-то, видите ли, русскую Европу, на погибель истинного православия, казачества и вообще Святой Руси. По наущению жидов, конечно же.
И снова Михалыч проявил самые наихудшие черты «антиллихента» — под каковым зловещим словом имеют в виду казаки всякого обладателя ну хоть каких-нибудь мозгов, а особенно владеющего хоть какой-то информацией.
— А ты знаешь, — произнес Михалыч страшным шепотом, — что у моей жены девичья фамилия — Файншмидт?!
Тут автор этой глубоко правдивой повести оказывается в затруднительном положении… Дело в том, что душевное состояние одного из его героев не может быть показано адекватно. Что делать! Не накопила еще мировая литература таких художественных средств, чтобы передать душевное состояние главказака! Не накопила. И потому трудно, очень трудно описать остеклянелый взгляд, брошенный Латовым на Михалыча, весь его вид оцепенения и ужаса. Так он и сидел минуты три, тяжко сопя, с усилием втягивая воздух через распахнутый рот и постепенно приходя в себя.
Но солнце светило, как всегда, нагретые скалы были такими же уютными и милыми, Михалыч сидел в той же позе, с таким же обычным для него заинтересованным выражением на лице. Он явно не собирался ни уничтожать Валеру посредством смертельного луча, созданного в секретных лабораториях американцев и выпущенного из их буржуазной авторучки, ни превращаться в мировой дух иудейского зла, скажем — в мохнатого человека с головой шакала и рогами исполинского козла, и главказака отпустило.
— Врешь ты все… Я твою жену видел. Ну, напугал… Это надо же, какую гадость…
— Ты мою вторую жену видел, — перебил Михалыч беспощадно, — а первой жены ты не видел. Если хочешь, покажу. Евгений на нее похож, между прочим, — и Михалыч решительно ткнул рукой в мирно улыбавшегося юношу, — а дедушка его живет в Израиле.
Раскрыв рот, глотал воздух Валера, прижимая к левой половине груди большую потную ладонь, затравленно глядя на Михалыча. Из наклоненной кружки полилась вдруг янтарная струйка.
— Не лей коньяк из кружки! Он дорогой, и допивать его пора, Валера. А вот сын мой, которого ты спасать прилетел — как раз он, зловещий «полтинник». Что, еще в штаны не навалил? Ну давай, допивай, допивай…
К вечеру зафырчала, заревела мотором машина: к пещере мчался Маралов. Весьма характерно, что Михалыч при его появлении остался лежать ничком на брезенте и так и знакомил из лежачего положения. А вот Латов поднялся навстречу и оценил — были они с Мараловым примерно одних габаритов.
— Гости! — радовался Маралов. — Это всегда хорошо!
— Мы тут по службе… Искать пропавших будем, пока не найдем… Так у казаков полагается.
— У лесовиков тоже иначе не полагается.
— Вот и ладно. Тут у вас гостиницы нету, конечно?
— Жить вполне можете у меня, места хватит.
— Вот это отлично, хоть поговорим вволю! А нас командировочными не обижают, расплатимся, внесем.
— Обидите. Я вас в гости зову, а вы про плату…
— Нет уж, от имени губернатора… Надо внести.
— Как хотите. Или живите, а плату себе на конфеты оставьте, или ищите другое место…
— Ну, тогда давайте коньяку! У меня тут есть чуть-чуть, небольшой запас, зато хороший…
Тоска отразилась на физиономии практически не пьющего Маралова.
— А давайте лучше чего-нибудь купите детям…
— Которые в пещере?! Им я водки с коньяком, это уж будьте уверены, пусть только найдутся!
— Нет, и им этого не надо. Я про детей, которым по году и по семь. Конфеты им нужны и шоколад, вот их в дом и принесите.
Дико уставился Валера на Маралова, и конечно же, заподозрил, что Маралов гнусно издевается. Но кончилось хорошо: Маралов рассказал, как надо охотиться на лося с подхода, а Валера — как охотятся на молдавских националистов с налета, и они окончательно пришли в довольное друг другом состояние.
Только к вечеру, часам к семи, в пещере раздались какие-то членораздельные звуки.
— Нашли?! — орал Михалыч в отверстое черное жерло.
— Гу-уууу… — доносилось из пещеры, как из бочки, — а-га-гаааа…
Акакий Акакиевич вылетел с веревочной лестницы, словно его выстрелили из катапульты:
— Валерий Константинович, в пещере обнаружен неизвестный подозрительный элемент! Элемент задержан и доставлен!
Деловитые казаки травили в пещеру веревку; из пещеры доносились какие-то плаксивые вопли, свирепые воинственные окрики. Двое навалились, потянули веревку с немалым, как видно, грузом. Плаксивые вопли приближались, из-за каменного перелома выплывал опутанный веревками Динихтис.
— Так это же Диня! — не выдержал, рявкнул Маралов. — Диня, ты что?! Это же мы!
— Знаете его? Мои, кажется, его приняли чуть ли не за китайского шпиона.
— Какой из него шпион… Так, местный дурачок, я его давно знаю. Динихтис фамилия.
— Ага… Он с вами ходил, Владимир Николаевич, и потерялся… — обратился Латов к Стекляшкину. — Правильно я излагаю?
— Правильно. Он ушел в боковой ход и не вернулся.
Латов задумчиво кивнул, так же задумчиво отхлебнул коньяка из стакана.
Распутанного Диню подтолкнули к Латову, и трудно было узнать в нем совсем недавнего — бравого и делового. Перед Латовым стояло нечто с трясущейся головой, с перекошенным лицом, дико меняющим выражение каждые несколько секунд. Это существо все время приседало, стараясь показаться меньше, постанывало от страха, шарахалось от занесенной руки, пролетевшей птицы, проплывающей облачной тени.
— Мм-да, — кратко изложил Валера, что называется, в сторону, и уже обращаясь к «клиенту»:
— Так это же, оказывается, Динихтис! Сергей Динихтис, верно? Наслышаны, как же, наслышаны… — почти ласково пел Валера Латов, хотя и совершенно непонятно, от кого и что он вообще мог слыхать про Сергея Динихтиса. — А вы сидайте с нами, покалякаем, немного выпьем. Небось там холодно, в пещере-то…
И умное, проницательное лицо Валеры с колючими хитрыми глазками приобрело странное выражение — простецкое и даже отчасти туповатое.
Не без труда попытался сфокусировать Динихтис взгляд на источнике звука, но совершенно непонятно — понял ли.
— Садитесь, садитесь… — все так же прихлопывал Латов по краешку брезента, все так же протягивал кружку, до половины полную желтым ароматным коньяком.
— Ааа-аа… — со странным, глубокомысленным выражением протянул вдруг Серега Динихтис, и по его оттопыренной, безвольно повисшей нижней губе потекла вдруг прозрачная струйка слюны, — а-аааа-аа…
Впечатление было такое, словно человек изо всех сил пытается вспомнить что-то, понять происходящее и все оказывается не в силах.
— Такой и был? — деловито спросил Латов.
— Такой и был, батько…
— С самого начала?
— С самого начала, батько…
И на быстрый взгляд Латова из-под бровей старший ответил с достоинством:
— Не обижали мы его, зря вы не верите… Так только, в чувство приводили иногда… А то дерется и кусается.
Некоторое время Латов рассматривал приседающее существо, продолжающее озираться и мотать в разные стороны головой. Потом произнес какой-то неопределенный звук, и решительно подвинулся вперед. В огромной лапе казака казалась маленькой железная кружка с коньяком, граммов на триста-четыреста.