— Минуточку… — Михалыч поднял руку, на этот раз как-то очень властно, и Хипоня оскорбленно замолчал. — Ирочка, тут речь идет о каких саженях? Разве о печатных или о казенных? Вроде бы совсем другие были там?
— Да… Михал Андреич, там кубические сажени были.
— Ага… Так почему же вы не мерили в кубических?! Что у вас тут понакопано?!
— А потому, что он толком не знает, что такое кубическая сажень… — махнула рукой Ревмира с тяжелым вздохом, и вместе с рукой что-то упало в сердце Хипони, потому что Хипоня вдруг понял — этот взмах отвергает не только его трактовку саженей, но и его самого.
— Ага… А вы-то знаете, что такое кубическая сажень?
— Это… Для измерения объема, да?
— Гм… Да вообще-то баловались такой саженью сибирские купцы, баловались. И вовсе не для объемов, а как раз для расстояний… У вас отец был из сибирских купцов, я правильно понял?
— Ну да…
— Вот видите. Сынок, посчитай, я что-то не могу сообразить.
— Что считать, папа?
— Стандартная сажень позднего времени будет двести тринадцать и тридцать шесть сотых сантиметра, если не округлять. Так? Значит, если квадрат будет со стороной два метра, и тринадцать сантиметров, тридцать шесть сотых — какой длины будет линия, пересекающая такой квадрат от одного угла — в противоположный?
— Минутку… — Павел вытащил калькулятор, пробежал по кнопкам руками. — Это будет триста один сантиметр и семьдесят четыре сотых сантиметра, папа!
— Отлично-с. Значит, если нам надо что-то измерить так, чтобы не всякий догадался, что к чему, мы и говорим: столько-то квадратных саженей. И мерим в саженях, каждая из которых — три метра и два сантиметра! А если большое расстояние, то всегда можно принять во внимание эти самые семьдесят четыре сотых. Это ясно?
Все это говорил какой-то другой Михалыч, еще не очень знакомый присутствующим. Говорил четко, с прекрасной артикуляцией, очень конкретно и внятно.
— Тут вроде кубическая… — тихо напомнила Ревмира, бросая то на Михалыча, то на Хипоню мученические взгляды.
Ирина же не дыша уставилась на Михалыча и даже ничего не говорила.
— Сейчас дойдем, — Михалыч сделал неуловимый останавливающий жест, и задал Павлу следующий вопрос:
— Сынок, давай мысленно построим уже не квадрат, а куб, каждая из сторон которого равна двум метрам, тринадцати сантиметрам и тридцати сотым сантиметра. И найдем, какой длины будет линия, пересекающая его по диагонали, самая длинная из линий, соединяющих противоположные углы такого куба.
— Сейчас…
Павел защелкал калькулятором и выдал:
— Получается три метра шестьдесят девять сантиметров и пятьдесят пять сотых сантиметра. Кубическая сажень, папа, я давно ведь ее рассчитал.
— На всякий случай?
— Ну, если все-таки найдем клад… — слегка покраснел Павел.
— Да-да, если он все же существует. — Папа же был чем-то вполне откровенно доволен, но не стал объяснять, чем же именно. — Итак, кубическая сажень…
— Десять саженей, — требовала внимания Ревмира.
— Да, действительно, десять саженей. Видимо, надо считать тридцать семь метров, вряд ли тут большая точность.
— Ага…
Латов поднял бровь, и несколько его людей тут же кинулись что-то мерить, тащить и сворачивать, отмерили 37 метров на северо-запад. Латов больше не интересовался этой бодягой, стал расспрашивать Маралова, как надо охотиться, и на какого зверя именно. Хипоня и Стекляшкин встали тут же и слушали. Хипоня пытался влезть в разговор, но его не приняли в компанию. Стекляшкин не пытался, но в компанию его все сразу приняли. Михалыч удул куда-то по террасе, заглядывал во все шурфы, что-то вынимал из них, разминал в пальцах, внимательно разглядывал, даже нюхал.
Ира с Павлом сидели отдельно, гэбульники отдельно, Ревмира отдельно. Ревмире было очень одиноко.
— Валерий Константинович, готово! — подлетели ребята из казаков-пещерников.
И раздался возмущенный вопль Ревмиры:
— Это же наша яма под мусор!
Действительно, именно в этом месте и совершенно случайно, выкопал небольшой шурфик Сашка Сперанский — для закапывания железных банок, остатков еды, оставшиеся после перекуса, всякой выброшенной пакости.
Михалыч, Маралов и Латов буквально затряслись от хохота. Стекляшкин смущенно улыбался. Ревмира так сцепила зубы, что явственно был слышен хруст. Хипоня не посмел взять ее за руку.
— Разрешите?!
— Давайте, парни.
Сменяясь, казаки лихо навалились на лопаты. Летел мусор, оставленный за неделю бестолковой экспедиции, вызывал нехорошие улыбки. Полуметром глубже помойки лопаты вдруг врезались в кость, выбросили крошево, обломки. Копавший казак остановился, взглядом спросил Латова: продолжить?
— Минуточку…
Михалыч спрыгнул в яму, потянул к себе лопату. Латов пожал плечами, казак лопату отпустил. И Михалыч сначала пошел по периметру этой ямы, снимая все, что мешало увидеть ее такой, какую выкопали много лет назад.
— Сначала выкинем всю мешаную землю… — объяснил он, и Латов с Мараловым кивнули, хотя и поняли не все.
— Мужики, тут же сразу видно — вот, земля разноцветная, перемешанная. Так и называется — перекоп. А вот видите? Тут земля идет ровными слоями, один слой под другим. Вот она, граница, видите? Это и есть граница ямы, которую выкопали когда-то. Уберем лишнюю землю, и посмотрим, кто тут лежит…
— Уверены, что человек? — Стекляшкину было очень неловко, словно не его тесть и не в давние, седые времена, а он сам стоял за этими смертями.
— Вы же видите, кости длинные, у животных таких быть не может.
— Но у быка же, у лошади есть кости такие же длинные…
— У них, если такие же по длине, то куда толще. У человека кости рук и ног длинные, и притом тонкие, аккуратные, совсем не как у других животных.
Михалыч снова навалился на лопату. Теперь он снимал землю тонкими горизонтальными слоями, все приближаясь к костям. Да, это были, несомненно, люди. Один скелет лежал ничком, разбросав руки и ноги. Аккуратная дырочка в затылке. Второй застыл в скомканной позе, поперек первого, со скрюченными под грудью руками.
— Ранили, он сел, его добили. Я не прав, Валера? — Михалыч пытался восстановить давние события.
— Может, и прав. А может, посадили и так убили. А может, он уже раненый спрыгнул. Вон сколько вариантов, брат, не торопись…
— Приятно иметь дело со специалистом, — иронично заметил Михалыч, выпрыгивая на поверхность, и Латов недовольно сморщил нос.
— Я не по убийствам специалист…
Возможно, он хотел добавить, что эти специалисты стоят рядом, но не сказал… По крайней мере, у всех сложилось впечатление, что сказать это он собирался.
И Латов тоже прыгнул в яму.
— Не слишком ли мы придаем значение… Фиксируем ненужное внимание… — начал был Фрол Филиппович, как учили — юбилейным, очень звучным и внушительным голоском.
— Людей убили, — пожал плечами Латов из ямы, и Маралов, Стекляшкин и Михалыч дружно закивали головами. Михалыч щелкал фотоаппаратом, Акакий Акакиевич по знаку Латова быстро сделал то же самое. Казаки лихо вынимали кости, укладывали на подстеленные тужурки. Вместе с костями выбросили несколько бронзовых пуговиц, расплющенную о человеческое тело, потерявшую форму пулю. И сняли фуражки, закрестились, забормотали что-то… К удивлению Ирины, так же крестился, бормотал с ними Михалыч.
А потом Михалыч обошел, как вкопанное бревно, Фрола Филиппыча, прыгнул в яму, пошуровал там лопатой…
— А грунт и дальше мешаный! — сообщил Михалыч казакам.
Те давно уже стояли на краю, вопросительно глядели на Михалыча. Ирине показалось, что они то ли кивнули, то ли подмигнули друг другу… Или это только показалось? Во всяком случае, Михалыч сразу же полез наверх, а казаки посыпались вниз, и дружно взялись за лопаты.
Мешаная, мягкая земля летела по всему контуру, через какие-то полметра лопата шваркнула вдруг об металл.
— А ну!
А это был железный ящик. Небольшой, сантиметров сорок на пятьдесят, самый натуральный ящик, сваренный из толстых кусков и пластин металла, проржавевший, но еще весьма прочный. Лопата гудела, ударяя в полые бока, отскакивала от толстого слоя железа. Только вдвоем, кряхтя, увесистый ящик подняли и перебросили наверх.