— Саша, сегодня можно переправиться?
— Давайте попробуем… Но чем позже — тем лучше, потому что воду уносит.
— А что это там — обрывки колючей проволоки, какие-то вырубки?
— Наверное, здесь раньше жили.
— А сейчас?
— А сейчас никого нет, вы же видите.
— А что здесь было? Тоже база?
— Не похоже. Вырубка большая… С гектар, наверное, вырубка. И старая, старше деревни.
— А что было, никто не знает?
— Может, кто-нибудь и знает, — честно ответил Саша, — но деревня-то у нас недавняя…
— Неужели тут никто не лазил?!
— Почему? И лазили, и теперь лазят. Только что тут найдешь? Много колючки нашли, столбы вкопанные… Значит, жил кто-то. Даже есть скала одна, которая недавно завалилась… Мы так думаем, что взрывом завалили.
— Мы?
— Ну, те кто видели, так думают.
С час бродили по заброшенному месту. Давным-давно, не меньше полувека тому назад, люди расчистили место, а потом забросили. И на пустом месте, под дождями и жаркими лучами солнца, пошли в рост травы, а за травами осина, рябина, береза — они растут быстрее хвойных. К тому же маленькие кедры не могут расти под прямыми лучами солнца, а вот осинки и рябинки могут.
Прошло десять лет, двадцать лет, и хвойные тоже стали расти в тени поднявшихся березок и осинок. По виду такой старой вырубки всегда можно точно сказать, когда отсюда ушел человек. Нужно только знание — с какой скоростью вырастают какие деревья и где.
Стекляшкин думал, что прошло полвека, Саша полагал — лет сорок. Но точно, что до деревни… Малая Речка стоит с пятьдесят девятого года… как раз сорок лет и стоит. А здесь, значит, жили все-таки раньше.
По виду взорванной скалы тоже опытный человек скажет, как давно ее рванули.
Они бродили по тому, что прежде было Особлагом № 51-11.
Гулко стучало сердце у Ревмиры, застилала глаза сентиментальная слеза. Вот место, где она родилась! Здесь долго жил ее отец. Здесь копилось то, что они хотят искать, копая клад. Где-то здесь погибла мама. Нет, стоило, стоило ехать!
Стекляшкин с интересом обследовал ушедшие в землю, давно сгнившие столбы — все, что осталось от бараков. По расположению столбов он пытался угадать, какой формы и размеров было жилище?
Одновременно он наблюдал за Ревмирой и Хипоней. Интересно, что сам он был с обоими вполне ровен и, по крайней мере, вежлив. А Ревмира и Хипоня жались, стеснялись, не смотрели в глаза: ни Владимиру Павловичу, ни друг другу. Вот и сейчас, идут вроде бы раздельно друг от друга, хотя Хипоня и пытается эдак незаметно пристроиться… Выходит, это Ревмира его отдаляет. Забавно.
Так резвился Стекляшкин, потому что Саша совсем не торопился ехать, а наоборот, тянул время, ждал, чтобы спала вода.
Только часа в два Саша повел ГАЗ-66 в воды Оя, и в скулу машины гулко ударила волна. Так гулко, что весь корпус загудел, а Хипоня снова застонал. Ревел двигатель, стучала ходовая часть. В русле реки срывались с места, улетали со стуком потревоженные булыжники. Холодные шумные воды плескались далеко от кузова (в этом смысле Хипоне и Ревмире было еще хорошо), но очень, очень близко от двигателя. Владимир Павлович наблюдал стремительно мчащиеся серые струи так близко, словно собрался купаться. Страшно было даже подумать, что может случиться, если вдруг заглохнет двигатель. Но двигатель заглох только когда дно пошло вверх, летящая вода отодвинулась, а половина ГАЗ-66 оказалась уже на правом берегу реки. И то заглох он не потому, что залило, а по вине человека: Саша поставил чересчур большую скорость, слишком спешил, как видно, уйти подальше от реки. Сразу стала слышнее река, и появились новые звуки — плеск, журчание воды, стекающей с самой машины, обтекающей задние колеса. И еще один звук приняло ухо — знакомый высокий писк: необъятные стаи комаров уже двигались туда, к людям.
Саша снова завел двигатель, аккуратно тронулся к первой красной скале. Плыли мокрые заросли, плыли луга, над которыми поднимались восходящие потоки испарений, как какой-то вертикальный туман, уходили назад исполинские кедры и пихты.
Конец пути ознаменовался еще одним симптомом, хорошо знакомым всем путешественникам, кто ездил на таких машинах. Спрыгнув на землю, невольно хочется потрясти головой, сильно сглотнуть или некультурно полезть пальцем в ухо. Потому что весь путь плюхает река, шуршит травой и ветками ветер, а после машины на вас наваливается такая тишина, что кажется — заложены уши или вы просто оглохли.
— Алексей Никанорович! Уверены, что на двадцать третьем метре что-то будет?!
— Должно быть…
— Вы так ревностно относитесь к кладам, Алексей Никанорович! Я прямо боюсь вас — ненароком еще пришибете. Так вот вам кирка и лопата, раз там точно что-то есть, добывайте. А я вас потом сменю.
И выдержал характер — пошел купаться (на речке не катался в этот раз, присел в воде, чтобы река перекатывалась через сидящего), палил костер и беседовал с Сашей.
Впрочем, помочь пришлось — даже в пять пополудни шурф углубился от силы сантиметров на шестьдесят. Хипоня сопел и хрипел, и было вполне очевидно, что шурфа ему не окончить.
— Саша! Поможем ему?
— Давайте… Тут же делать нечего.
— Только я ружья не отпущу. Или идите вы, ребята, к костерку, или пусть копает Саша, а я постою, постерегу.
Ревмира оскорбленно дернулась:
— Пойдемте, Алексей Никанорович!
И утащила к костерку измученного доцента. Впервые Саша понимающе переглянулся со Стекляшкиным.
— Ну, давай я буду первый!
Через час в шурф просочилась вода. Разочарования Владимир Павлович не испытывал. Наоборот!
— Алексей Никанорович, я нахожу, моя жена напрасно посулила вам треть клада… Не за что. Потому что вы или не знаете, в каких саженях мерил расстояние Миронов, или храните это в тайне специально, чтобы не найти клада, а потом вернуться самому. Как вы сами-то считаете, Алексей Никанорович, какое из моих предположений верно?
Хипоня оскорбленно надувался, скорбно кривя рот, и в каждой его черточке явственно было видно примерно такое отношение к происходящему: «Да пинайте! Пинайте меня, мрачные умы! Так всегда быдло гнало великанов духа и гигантов!»
— И не делайте вид, почтенный, что я обращаюсь к этому пню или к этому полену, черт возьми! Мы тут из-за вас торчим уже почти неделю, я скоро стану мастером земляных работ! И все из-за вас, почтеннейший! Вот я и хочу знать, кто вы: пройдоха, который мне голову морочит, чтоб меня обвести вокруг пальца, или просто неуч, представления не имеющий, что же такое сажень!
Но Владимир Павлович не добился ни звука от впавшего в тоску Хипони. Так же мрачно, безучастно смотрел доцент, уставившись в пространство, неведомо куда, за реку.
Напряженная Ревмира судорожно перекладывала что-то в сумке, суетилась, поджимала губы, изредка вздыхала… Но что характерно, и от нее ни звука не услышал Стекляшкин, а хотел. Очень хотел устроить сладкой парочке самый основательный разгром. Но пришлось просто запихать Ревмиру с Хипоней в кузов и отправиться в обратный путь.
Как по разному могут реагировать люди на такую невинную вещь, как дымок из трубы! Издалека был виден дымок, вроде бы — из трубы «домика холостяков»; во всяком случае, было ясно — кто-то есть на базе… И совсем разные эмоции овладели всеми людьми. Саша обрадовался: будет с кем поговорить! Таежник таежнику всегда друг, товарищ и брат и к тому же ценный собеседник.
«Не иначе, Ирка с этим хахалем!», — подумалось Ревмире. И на сердце у нее было радостно, потому что вот сейчас она увидит дочь, и можно будет жить с ней по-прежнему, как до последней безобразной сцены. И может быть, дочь даже извинится за все, что наговорила мамочке по телефону. Но стало Ревмире и тревожно — потому, что Ирка явно не одна. А что там за парень и какое влияние оказывает на ее доченьку, дело еще неизвестное. Да и неизвестно, собирается ли Ирка извиняться, и как вообще все теперь будет.
До сих пор решение проблем и выяснение отношений Ревмира Алексеевна изо всех сил старалась перенести… на как можно более отдаленный срок. А если приехала Ирка, тогда придется все делать сейчас — и говорить, и принимать решения…