Чувствуя себя страшной шпионкой, Ирина сунулась в этот рюкзак. Так… Мамины футболки, застиранная розовая и голубая. Голубая ладно, она могла быть у кого угодно, а вот розовая была у матери давно, и степень полинялости такая же…
С неприятным чувством раскрыла Ира черный ридикюль из кармана все того же рюкзака. С фотографии в паспорте смотрела на нее в упор мама, Ревмира Алексеевна Стекляшкина.
Павел уже спал на нарах, не очень выясняя, на чью постель забрался. Ирина подошла к крепко спящему парню. Надо будить… А он так устал. Всю ночь сидел вместе с Махаловым, сторожил этого медведя (в душе у Ирины поднялся гнев на этого медведя). Шел с тяжеленным рюкзаком, который Ирина только раз попробовала поднять, а он-то шагает весь день. Спит, едва добрался до постели, едва успел сапоги снять.
В тесном оконце качались какие-то травы, стеной стояли темные стволы. Кричала птица, совершенно незнакомая Ирине (при том, что эти крики девочка сто раз уже слыхала).
И вот тут, в этой таежной избенке, под крики неизвестной птицы Ирина совершила первый в своей жизни женский поступок. Многим девицам кажется, что это — надеть лифчик, тем более накрасить губы и выйти из дома в полупрозрачной нейлоновой блузке или чем-то в том же роде. Но нет! Это еще вовсе не женский поступок, это девчачий поступок. Ничего плохого в этом нет, в этих девчачьих поступках, но отличать от женских эти поступки следует. Девчонки же, как правило, не отличают. Ирина, воспитанная на примере совкового матриархата, на бреде про равноправие и сказках про мужчин, которые должны в нее влюбиться (а не влюбятся — значит, дураки) и принести к ее ногам все сокровища земные, тем более решительно не была способна к разделению своих поступков на девчачьи и женские. Самыми «женскими» поступками были для нее примитивно-потребительские, убого-девчачьи, и хотя она вполне искренне считала себя взрослой женщины, ей оставалось до того еще очень много лет.
Наверное, сама Ирина возмутилась бы, скажи ей кто-нибудь об этом, но факт остается фактом — 15 августа 1999 года Ирина Стекляшкина совершила первый в своей жизни поступок взрослой самки Homo sapiens — она отказалась от девчачьего потребительского отношения к знакомым парням и мужчинам. Так вот — Ирина НЕ разбудила Павла. Она сама пошла к Махалову и выяснила, когда и куда они собираются уходить. Махалов намерен был поднять отряд часов в пять вечера, сделать последний рывок до избушки, там провести день, изучая геологические обнажения, потом идти наверх, в гольцы, на что потребуется еще день, и там тоже проработать дня три. И все это — очень далеко от Красных скал. На Красных же скалах, в хорошо изученном районе, по мнению Махалова, делать было совершенно нечего, и туда идти он не хотел.
— А вы хотите с нами, Ирочка? Пойдемте, суп у вас получается.
— Я еще подумаю…
Вывод же был прост и ясен — надо уходить в Малую Речку. Вот встанут все вместе в пять, она поднимет Павла, и они уйдут в Малую Речку. Перспектива прогулки по ночному лесу не очень радовала Ирку, но и это было лучше встречи в матерью, папой и… прямо скажем, к Хипоне Ирка относилась особенно нехорошо и даже мысленно называла его словом, совершенно неподобающим для юной романтической особы.
Приняв решение, Ирина прикорнула возле Павла, и мирно спала до взрыва шума, сопровождавшего появление на базе Маралова-старшего. Двери бухали, полы стучали и скрипели, в тихой таежной глуши все обычные звуки раздавались непривычно громко.
С бьющимся сердцем слушала все это девочка… А потом склонилась к мирно почивающему Павлу. Разбудить поцелуем Ирка Павла не решилась, упустив возможность совершить второй в жизни женский поступок.
— Пашка, вставай… тут Маралов! — Самое трудное оказалось оттащить Маралова от общения с Махаловым, со всеми членами кружка. — Дмитрий Сергеевич… У нас просьба… вы когда собираетесь в Малую Речку?
— Сегодня. Вот дождусь гостей, а то их Саша привез, а я даже и в глаза не видел; хоть познакомимся… А там и домой.
— Дмитрий Сергеевич… Вы можете нас взять обратно? Мы уже посмотрели базу, а с Махаловым мы дальше не пойдем.
— Гм… Я думал, вы тут поживете.
— Мы бы и пожили…
— Так живите! Места хватит, а вернетесь вместе с рыбаками, или я тут дней через пять буду…
— Не… можно, мы обратно?..
— Возьму, конечно. Только я сперва гостей своих дождусь, познакомимся хотя бы. А вечером поедем… или в ночь.
— Дмитрий Сергеевич… А можно, мы пока погуляем? Мы по дороге пойдем, а вы нас и подберете… На обратном пути…
— Где это вы будете гулять?!
— Да просто по дороге! Мы пойдем себе, а вы догоните…
Маралов смотрел на детей куда проницательнее, чем они сами ожидали… и чем они бы этого хотели.
— А ну давайте, выкладывайте! Взять с собой я вас возьму, не сомневайтесь. Но в чем дело, это вы мне сейчас объясните!
— Да ни в чем…
— Ага, ни в чем! Не успели попасть на базу, как сразу назад! И особенно не хотите встречаться с рыболовами… Чем это вас, ребята, не устраивают те, кто здесь живет? А?!
— Откуда вы знаете, что мы из-за них?! — не выдержал Павел.
Какое-то мгновение Дмитрий Маралов смотрел на Павла одной стороной лица: более здоровым глазом. И улыбнулся так же хорошо, как обычно, пожалуй, даже радостно:
— А что я должен подумать, если вы изо всех сил не хотите с ними встретиться?! Согласны по вечерней тайге прогуляться, лишь бы обошлось без встречи?!
И еще раз улыбнулся, еще шире, обнял плечи детей огромными руками. Словно в мягком железе утонуло Иркино плечо, и подумалось ей уже совсем не по-дочернему: что, наверное, и женой этого человека быть очень даже здорово… во всех отношениях. Мелькнула даже зависть к Надежде Григорьевне… Но не успели оформиться грешные поползновения Ирины, не успели вылиться ни во что четкое, как утонули в грохоте голоса Дмитрия Сергеевича:
— Ну, колитесь, колитесь! Я правильно выражаюсь, а?!
Огромный человек улыбался, и это несколько смягчило впечатление. Пашка опустил глаза долу, ковырял носком ботинка землю. Значит, отвечать надо самой (и опять не поняла Ирина, подставляет ее Павел или оказывает ей уважение, как человеку самостоятельному и как хозяйке своих тайн).
— Там мои предки… Родители то есть… — тяжко вздохнула Ирина. — Я с ними не хочу встречаться.
С минуту Маралов таращился на детей с таким выражением, как если бы они свалились с Марса. Ирине пришло в голову, что ведь и впрямь для человека, в пятьдесят лет заводящего пятого ребенка от той же самой жены, она и ее родители — что-то вроде живых марсиан.
— Значит, не хочешь… — Маралов говорил задумчиво, неторопливо осмысливая сказанное. — А почему?!
— Они у меня украли клад, — так же трагически вздохнув, сказала Ира. — Где он закопан, вы пожалуйста не спрашивайте, Дмитрий Сергеевич… мне вам врать ужасно неохота. Мне дедушка завещал, а они сами поехали…
— А почему не вместе? — Маралов спрашивал тихо, душевно. Ирина вскинула глаза на это большое, умное лицо. Капли пота выступили на лбу сопящего от напряжения Маралова: он изо всех сил пытался понять, что же вообще тут происходит.
— А не я это решала… — тихо сказала Ирина. И добавила уж вовсе глупо: — Они сами…
Еще с минуту Маралов усиленно думал, склонившись головой над ней и Павлом.
— Ну что поделать… уже взрослые… — задумчиво сказал он даже не детям… скорее уронил в пространство. И внимательно взглянул в лицо каждому, причем начал с Павла, и после Ирки опять посмотрел на его.
— Значит, так. Сейчас вы поешьте и идите по дороге — до русла. Или русло перейдите и там ждите. Я торопиться не буду и выеду часов в одиннадцать.
— Мы будем сидеть и слушать «Люську»…
Только сейчас дети поняли, до чего у них отлегло от сердца.
— Да не трусьте вы! Гуляйте себе спокойно, а уж по темноте выйдете к дороге и ждите. Или идите себе по дороге, прямо в деревню; я никуда не денусь, догоню.