И немец замер с блаженной улыбкой, духовно погрузившись в необъятную, космическую мудрость порождений Большемуртинского района – пьяноватой бабы из переселенцев.
Грешен, но тогда я с трудом удержался, чтобы просто не двинуть этого немца по башке…
Вот у потомков местных кто-то в семье обязательно есть не в Комаровке – или в Большой Мурте, или в Красноярске, или в другом крупном поселке или городе. И притом к земле у них тоже особое, свое отношение.
– Земля без меня может, конечно… И я без нее. Но будет все равно хуже, что мне без земли, что ей без меня.
Такая вот позиция, предельно далекая от «воткнул-выросло».
Мне казалось, что облазить Комаровку подробнее и лучше нашего уже невозможно… Я ошибался! Студенты, которые «окучивали население», то есть убеждали людей голосовать за «нужного» кандидата, нашли в Комаровке кое-что новое.
И нескольких очень любопытных личностей, которых мы ухитрились все-таки просмотреть, и одного оригинального деда, которого вроде бы мои экспедиционные орлы даже и опросили, но, как я убеждаюсь, поверхностно.
Студенты совершенно обалдели от этого деда уже потому, что он представился им… мельником. Семью годами раньше он представлялся нашей экспедиции как истопник в школе… Но одно вовсе не противоречило другому, потому что мельница на реке Нижняя Подъемная исчезла как раз в 1950-е годы. Исчезла потому, что вырубки лесов в верховьях реки сделали ее такой, как сегодня – мелководной, совершенно непригодной для водяной мельницы. Тогда же почти исчезла рыба, стало гораздо меньше зверей, а за крупным зверем типа лося или медведя теперь необходимо идти на правый берег Енисея – там еще много нетронутых лесов, очень редкое население и зверей полно.
Так что мог мельник пойти в истопники после того, как мельница приказала долго жить вместе с рекой, это-то вполне возможно. Тем более, что дом стоял у реки так, что могу представить и это – остался он как часть строений мельницы. Но студенты пили у деда чай, и состоялся у студентов с дедом разговор, который трудно не назвать очень странным…
– А вы какие времена уже помните довольно хорошо?
– Да, пожалуй, Николая времена.
– Ух ты! Столыпинское переселение тоже помните?!
– И его помню, и освобождение помню, только оно тут, в Сибири, не было таким уж особенно важным для сибиряков.
В этом месте оба студента ощутили некоторую неуютность и почувствовали острую необходимость сделать мир опять понятным и простым.
– Вам рассказывали… Да?
– Сказано же, сам все эти времена помню. И как этих… октябристов, что ли? Нет! Нет! Декабристов – вот кого… как их сюда ссылали, тоже помню. Я, помнится, к одному подошел, спрашиваю его, как человека – мол, не надо ли чего, твое благородие? Я молодой был, наивный. А он как заорет: мол, па-ачиму обращаешься не по форме?! Я, мол, высокоблагородие и никакое не твое, а, мол, ваше. Ну, я и отошел, пусть его там сам разбирается, какое он там благородие…
Некоторое время ребята переваривали услышанное. Проще всего было бы счесть, что у деда с головой не в порядке, и все дела. Но в чисто выметенном, прекрасно устроенном доме деда, глядя на умное и не такое уж дряхлое лицо с подвязанными за уши очками, не так просто было и самим себе, не сговариваясь, произнести такой диагноз. А дед, похоже, развле кался:
– Ясное дело, Николая Палкина хорошо помню и как рекрутов тогда брали, тоже помню. Сам-то я не подлежал как мельник, – внушительно добавил дед.
– Гм… – только и смог произнести парень.
– Э-ээ-эээ, – так же глубокомысленно проблеяла и девица.
– Не верите, и не надо, ребята, – так же спокойно, деловито сказал дед, – только вот резинкой у меня под носом махать не надо… Все равно ведь я голосовать не пойду – ни за Иванова, ни за Мустафина. И комиссию вызывать – это вы оставьте даже и думать! – повернулся дед к девушке. – Не советую!
Допустим, про раздачу презервативов дед мог что-то и слыхать, хотя в этой деревне их пока еще не раздавали. Но откуда про судорожные мысли девицы про комиссию из компетентных людей?
– Нет, но это же здорово! – воскликнул было юноша, жизнерадостным тоном прикрывая совсем другие мысли. – Вам же, получается, лет двести! Вот, говорят, где-то в Китае…
– Ты и сам не помнишь точно, что читал про Китай! Про двух старух, которым за двести лет обоим. А меня считаешь полудурком, которого надо успокоить. Не бойся, не укушу. И понормальнее тебя я буду. По крайности, не хожу людей обманывать (старик употребил несравненно более грубое выражение), за вранье свое денег не беру! Если сейчас тебе и наврал, то хоть денег не взял! – сердился дед.
– А вы наврали! – всплеснула девушка руками, и такая радость, такое удовольствие зажглись на ее физиономии, что дед сам жизнерадостно засмеялся.
– Ясное дело, наврал… Не может же быть, что вам в ваших институтах неправду говорили… Только так: парня твоего зовут Саша… Верно? А твоего дедушку, – повернулся дед к парню, – звали Альбертом и лежит он под Брянском… Все верно, не так ли?
В общем, ребята, я все, конечно, наврал, да мы, мельники, много что можем. И вранья вы мне не гоните, идет? Ни про выборы, ни про что… И так: очень вам советую в Луговое не ходить. Можете советом пренебречь, но я вам его по-людски даю, и если умные – то пользуйтесь.
Ребята сами не помнили, как они вывалились из казалось бы такого уютного, мирного домика. Еле выдавили: «До свидания…» и не были очень уж работоспособны до самого вечера, весь этот день. Как-то все это очень странно…
Что же до Лугового, то в этом селе одновременно, в один день, появились и ребята из нашей команды, раздававшей презервативы от имени Мустафина, и другая команда, которая действительно работала на Мустафина и раздавала мясорубки и коробки с «гуманитарной помощью» из США (три литра масла, мешочки чечевицы, гороха и риса) местным активистам, чтобы организовывали народ.
Две могучие избирательные технологии столкнулись в одном населенном пункте. Никто не захотел уступить, возник спонтанный обоюдный мордобой; несколько десятков парней и девиц с воплями лупили друг друга колами из заборов, сумками и ремнями – чем придется. Местное население сначала вопило и сострадало, пытаясь растащить политических деятелей, получало само и откатывалось за заборы – пусть разбираются сами. И хотя от смертоубийства в этот день бог упас, несколько человек доставили потом в больницу.
Хорошо, собеседники старца не участвовали в этом безобразии. Как-то его информация все-таки была ими принята к сведению, и когда отряд делился, кому куда идти, решительно заявили о намерении поработать в Юксеево… В этом старинном селе возникли свои сложности, но это уже совсем другая история.
Как отнестись к этому рассказу ребят, пообщавшихся с бывшим мельником? Скажу вполне честно: не знаю. Рассказал я ее так же, как рассказали ее мне а тут уж думайте сами, верить или не верить. Студенты вот тоже не верили.
Глава 7
ШАГИ В КОРИДОРЕ
Топ-топ-топ… Это мертвецы… Топ-топ-топ, это они за мной пришли! Только я с ними не пойду!
Эту историю рассказала мне почти что случайная знакомая, кратковременная подружка, небескорыстно проведшая со мной буквально несколько часов. Все это время мы почти беспрерывно разговаривали, и я услышал от нее эту историю… Отнестись к ней однозначно мне непросто, и я отдаю ее на суд читателю такой, какой я ее услышал.
Наташа (назовем эту девушку так) трудилась медицинской сестрой в не очень веселом учреждении – в детской реанимации. То есть реанимация – вообще заведение далеко не оптимистическое, а уж детская…
Привозят детей – по большей части никому не нужных, брошенных, доведенных до последней стадии истощения. Лежат эти дети под капельницей и на аппаратах искусственного дыхания – авось оклемаются и смогут дальше жить… ну, хотя бы немного пожить. Законы по этой части очень суровы – пока не будут соблюдены сложные правила, пока не пролежат дети определенное число дней и часов под капельницей, на дышащих за них аппаратах, отключить эти аппараты нельзя. Дело это дорогое, даже и очень дорогое, и тем более дороги препараты, которые вводятся в вену заведомым трупам, но государство идет на этот расход. Не дай бог, реаниматологи нарушат инструкции! Если нарушат, их могут обвинить чуть ли не в убийстве, и себе дешевле строго следовать даже самым идиотским инструкциям.