И облик писаницы скромнее, она не кажется такой молодой, только что сделанной. И потому, что есть напластывания последующих эпох, и потому, что нет краски, способной оживить изображение. Если писаницы и были когда-то окрашены, то краска давным-давно унесена с них дождевой водой, ветрами и туманами, и перед нами – только «скелет» того, что когда-то сделали мастера.
Тем не менее, многие из работавших на писаницах признавались мне, что остро ощущали присутствие других. У кого-то ощущение оставалось неясным, неопределенным, на уровне желания оглянуться – вроде кто-то смотрит в спину? Или чувство неопределенного страха при движении по скальному карнизу. Кто-то ощущал присутствие другого разумного существа, со своими желаниями и волей. Отношения с этим неведомым созданием складывались весьма различно, в зависимости от многих обстоятельств. Наверное, имеет смысл привести несколько рассказов, подаренных мне в разное время.
Рассказ Эмиля Биглера
Дело было в середине и конце 1980-х годов на Томской писанице. Эта знаменитая писаница изучалась и была издана кемеровскими археологами, и основная заслуга в этом принадлежит академику Анатолию Ивановичу Мартынову. Находится она на реке Томь, примерно в 60 километрах ниже города Кемерово. Прямо из воды поднимается скала, и только узкий уступ позволяет подойти к изображениям. Особенность Томской писаницы в том, что создана она в одну эпоху, и на ней абсолютно преобладают рисунки лесных охотников. Лоси, изображения голенастых птиц, филины, человеческие фигурки, лодки с гребцами…
Изучалась писаница с 1962 года, и на сегодняшний день исследована она очень тщательно. А многие изображения было совсем не так просто найти: приходилось отмывать скалы, сдирать с них мох, осматривать под разными углами и при разном освещении, в разное время суток. Многие изображения оказывались безнадежно разрушены временем, другие же оказывались частью громадных композиций, непонятных или почти непонятных сцен. Загадочные, полные таинственности личины, человеческие фигуры с птичьими конечностями и с разинутыми клювами, уходящие вдаль лоси, другие таежные звери.
Неподалеку, на других писаницах того же времени, открыта огромная человекоподобная фигура с огромной головой-личиной, колотушкой и длинным хвостом. Кто это? Пляшущий шаман? Первопредок? Дух, которому поклонялись в этих местах? Некому ответить…
Непросто бывает понять, как вообще ухитрялись работать древние мастера. Современные ученые строили специальные лестницы, привязывали себя веревками к ним во время работы, старались не заглядывать в пропасть, открывшуюся под ногами. Но как трудились в этих же местах, на отвесной скале мастера, у которых не было ни лестниц, ни современного снаряжения? Может быть, свисали в люльках, закрепленных по верху скалы, как это делают современные верхолазы? Или в те времена поверхность скалы была не такой гладкой, на ней были карнизы, уступы? Нет ответа.
Об этом периоде изучения Томской писаницы я хорошо знаю от человека, которому наука обязана очень многим, – от художника Эмиля Ивановича Биглера. Непростой это был человек, и непростой была его судьба. В семнадцать лет австрийский подданный Эмиль Биглер был призван в ряды вермахта, попал в плен и оказался в Сибири. Почему он так никогда и не вернулся в Австрию? Говоря откровенно, я не спрашивал.
Общаться с Эмилем Ивановичем было непросто – ужасно тяжелый характер, сиюминутная готовность к конфликтам, сварливый тон из-за совершеннейших пустяков. Но меня он полюбил – в какой-то степени за частично немецкое происхождение, знание немецкого языка. К тому же я знал некоторые дорогие его сердцу реалии – слова, которыми подавались команды в вермахте, смачные германские ругательства, песни; из семейной истории я живо представлял себе эпоху мировых войн – тот мир, из которого юный Эмиль Биглер попал в послевоенный СССР. Наверное, я был одним из очень немногих, с кем Эмиль мог говорить на языке этого мира… я имею в виду, не только на немецком языке, а на языке понятий, о которых сейчас мало кому что известно.
Бывало, выпив несколько бутылок наливки производства моей мамы, мы с Эмилем Ивановичем громко орали и пели «Лили Марлен» и «Хорста Весселя». Голос и слух у нас примерно одинаковые – говоря попросту, никакого, и на окружающих эта какофония производила странное впечатление. Но нам нравилось! Или обсуждали, как могла бы пойти мировая история, войди вермахт в Москву в 1941. Окружающие же, как не мудрено понять, реагировали на это по-разному…
Так вот, Эмиль Иванович рассказал мне историю, которая приключилась давно и которой он, как ни пытался, не мог найти решительно никакого объяснения. Дело было на писаных скалах возле города Юрги, близ санатория Тутальского. Тут осенью 1967 года обнаружили писаницу – несколько лосей и медведь. Изображения почему-то были перечеркнуты полосами красной краски, как бы забором.
Скалы здесь огромны и тянутся вдоль воды на сотни метров, образуя множество гладких поверхностей. «Просто не верилось, что здесь больше нигде нет рисунков. Отправившись с биноклем вдоль выступов скал, то взбираясь на кручи, то спускаясь к самой воде, мы вдруг увидели большую скалу, покрытую древними рисунками. Эта скала расположена была так высоко, что увидеть изображения можно было только с помощью бинокля. Рисунки были расположены почти на сорокаметровой высоте почти отвесной скалы. Все уступы, которые, вероятно, были в древности, разрушились, и поэтому писаница сохранила первоначальный вид. С помощью канатов был укреплен специально сооруженный помост, спущены лестницы, и под свист осеннего ветра на головокружительной высоте древние рисунки были скопированы» [18].
Так рассказывает об открытии этой писаницы академик Анатолий Иванович Мартынов. Эмиль Иванович рассказывал иначе… Для начала на него в этом месте чуть не свалился камень. Разумеется, это совершенно прозаическое событие; где же еще камням падать, как у подножия скал! Этот камень, правда, упал очень далеко от скалы; Эмиль Иванович даже подумал, что его сорвал и унес порыв ветра, пока он отошел от группы посмотреть еще раз на скалу… А камень грохнулся у самых ног Эмиля, заставив волей-неволей подумать неприятное: а что, когда бы на полметра левее… А тут и еще один камень! Словно скала пуляла эти камни, да и все, и Эмиль счел за благо уйти к остальным, подальше от отвесной кручи, от греха подальше.
На другой день странных и несколько противоречащих законам физики падений камней уже не было, но зато появился новый эффект: к тому месту, где Эмиль Биглер висел над страшной высотой, качался на не особенно надежной лестнице, прилетала здоровенная ворона. И сверху, и снизу было видно эту любопытную тварь, но люди на скале и у ее подножия видели ее издалека. И что ворона проявляет не очень обычные качества, им вовсе не было заметно. Это Эмиль прекрасно видел, как большущая птица садится на скальный карниз метрах в двух слева от человека, перебирает ногами, рассчитывая расстояние, задумчиво склоняет голову. Ворона останавливалась как раз на таком расстоянии, на котором достать ее не было никакой возможности, и в глазах этой склоненной остроносой головы явственно вспыхивало какое-то очень уж разумное, и притом нехорошее, циничное выражение. Очень неприятно смотрела ворона на Биглера, и притом часами стояла на одном месте, разве только отходя назад или приближаясь буквально на несколько шагов.
Между прочим, в Сибири водится другой вид вороны, отличающийся от европейского. В Европе расцветка у ворон серо-черная, а в Восточной Сибири – черная, без серых крыльев. До Кемеровской, Новосибирской областей, в западных областях Сибири, распространена европейская ворона, к востоку – сибирская. Раньше европейский вид водился дальше на восток, до берегов Енисея. Теперь же сибирская, черная ворона постепенно вытесняет серо-черную. Эти два вида могут скрещиваться и дают гибридов на удивление мерзкого вида; серые области в оперении как-то странно выпирают, и ворона кажется какой-то неровной и клочковатой. Такие гибриды, к счастью, бесплодны, как мулы или как леопоны – гибриды льва и леопарда. Возможно, вороны не плодили бы метисов, если бы знали об их печальной участи, но им ведь это неизвестно…