Кто они такие, я не знаю. Не знаю, откуда пришли эти люди, куда ушли и чем занимаются. Еще меньше я знаю, продолжает ли заниматься этими людьми ФСК или как там теперь называют эту контору.
Гл а в а 15
ФЕЛИКС КАМЕННЫЙ... ФЕЛИКС ЖЕЛЕЗНЫЙ...
- Попробуйте, Владимир Ильич, отличнейшая выпивка.
- Фу! И гадость же, гадость же, батенька!
- Почему же сразу "гадость"? Отличнейшее машинное масло...
Школьный анекдот 1960-х
Эта история - один из откликов на прежние выпуски нашей "Жути"... В одном из них мне доводилось писать про странные звуки, слышанные мной в красноярской школе No 10. Впрочем, приведу фрагмент собственного текста, чтобы напомнить суть дела читателю:
"Трудно объяснить иногороднему, какую роль играла в жизни Красноярска школа No 10. Ее директор, Яков Моисеевич Ша, говаривал порой, что все великие люди города оканчивали именно ее. Это, конечно, преувеличение, и даже сильное, но что школа играла роль совершенно исключительную - это факт. Образование, которое давала эта школа, было по уровню выше на порядок, чем в большинстве школ, и раза в два выше, чем в других центральных.
Но вот что печально - что право делать дело покупалось обычной советской ценой. Официальным шефом школы был крайком КПСС, а по всей школе висели какие-то отвратительные плакаты с призывами служить в Советской армии, вступать в комсомол, любить Советскую родину и так далее, и тому подобное.
А в двух шагах от школы стоял бронзовый бюстик Дзержинского.
С Яковом Моисеевичем я находился в самых замечательных отношениях и часто подменял его, когда Ша ездил в командировки - вел уроки истории в "его" классах. Не помню, почему возникла такая необходимость, но как-то я долго ждал его из Москвы - весь метельный февральский вечер. Из школы все давно ушли, и во всем здании остались я и техничка, жившая тут же, при школе. Это была одновременно техничка и сторож.
Эта техничка, надо сказать, давно была своего рода ведомственной гордостью Якова Моисеевича - это была совершенно непьющая техничка, и за это одно ей прощалось совершенно все. Например, эта техничка была не вполне вменяемой и иногда вела с посетителями всяческие странные разговоры например, заводила длинную и совершенно невразумительную историю про какого-то мужика, который прислал ей из деревни свиной бок. Тетенька, впрочем, была совершенно не опасна - немного не все дома, и ничего больше.
В этот вечер она все бродила вокруг, все стирала несуществующую пыль, все вела со мной светские беседы, но вот о чем беседы - убей бог, совершенно не помню. Было еще не очень поздно, часов восемь вечера, но уже совсем темно и, кроме того, метельно, ветрено. Ветер выл как-то уж очень разборчиво - в смысле, очень уж легко можно было разобрать долгое метельное: "У-уубью-ююю...". И долгий вой, и рев без слов, но с оттенком такой злобы, такой ярости, что становилось просто жутко. А потом вдруг неприятный трескучий голос явственно произнес где-то в середине коридора: "Ну и чего тут приперся, пся крев?" Я был совсем один в "предбаннике" директорского кабинета - техничка вышла. Мне стало как-то неуютно, а тут еще в оконное стекло забарабанили пальцами, отбивая как бы лихой марш. Поворачиваюсь - как и следовало ожидать, никого. Да и кто бы стал стучать в окна второго этажа?
Стало неприятно, и я вышел в коридор. Опять пронзительный вой метели начал складываться в слова - в непристойную ругань по-русски и почему-то по-польски. Тут опять поднялась та техничка.
- Что, покою не дает? Не слушайте его, похабника!
- Кого не слушать?!
- Который воет! Подумаешь, это Зержинский! Слыхали бы, что он мне сулит, когда я тут одна мету! На что сманивает, поганец!
И страхолюдная тетенька кокетливо потупилась, зарделась и натужно захихикала в кулачок.
Скоро приехал Яков Моисеевич; больше никогда я не оставался в школе No 10 по вечерам и ночам и ничего подобного не слышал.
Что я могу сказать по этому поводу?! Может быть, конечно, мне и почудилось. Конечно же, техничка была с большим приветом, хотя и совершенно не пила. Но вот за то, что слышал слова во время вьюги и стук в окошко, вот за это я ручаюсь полностью.
Какие-то непонятные звуки в том же здании слышали еще два человека пионервожатая и еще одна техничка - вполне нормальная, но пьющая. Но с ними у меня не было близких отношений, и что они слышали, я не знаю" [7].
По поводу этой истории у меня долгое время не было особой уверенности, относить ли все странности за счет каменного изваяния Дзержинского: ну слышал я какие-то слова, ну вроде бы кое-что слышали и другие... Но вменяемые люди из этих "других" не говорили ничего определенного, а на рассказы тетеньки с приветом полагаться трудно.
Но вот, оказывается, какая история связана с этим очень простеньким памятничком: четырехугольный каменный постамент чуть выше человеческого роста, примерно в два метра, и на нем - бронзовый бюстик в натуральную величину. Бюст как бюст, обычная физиономия Дзержинского; судя по фотографиям, даже более благообразная, чем была при жизни.
Казалось бы, явление это уж настолько заурядное, до скуки: подумаешь, памятник Дзержинскому. Если вокруг него и могли быть какие-то события, то или скучнейший советский официоз с вождением к памятнику пионеров с битьем в барабаны и клятвами "стучать, стучать и еще раз стучать, как завещал нам товарищ Дзержинский!".
Или что-нибудь такое же сюрреалистическое из эпохи "перестройки". Скажем, в 1989 году деятели красноярского "Мемориала" и "Клуба содействия перестройке" (организации поистине мистической, но совершенно в особом смысле, который в этой книге обсуждать смысла не имеет) решили на очередную годовщину Великого Октября возложить к памятнику Дзержинскому веночек из колючей проволоки. А навстречу им плечистые ребята, которые отрекомендовались "комсомольцами" (один, попроще, вякнул, что он "комсомолец из органов") и изо всех сил мешали возложить веночек. Так рьяно мешали, что сломали палец одному из деятелей "Клуба содействия перестройке".
Но вот однажды возле этого памятничка произошло нечто куда более любопытное, и началось это с того, что возле бюста Дзержинскому остановился один деятель Красноярского крайкома КПСС... Мелкий деятель, не из первых функционеров. Был он нетрезв, а стояла глухая ночь, и сей деятель аппарата КПСС допустил некий хулиганский поступок... То есть, говоря попросту, решил он помочиться на постамент этого бюстика. Не надо удивляться поступку крайкомовца - во всевозможных официальных советских организациях работало довольно много таких - не диссидентов, конечно, но людей далеко не идейных. Правда, врагами советской идеологии они тоже вовсе не были и если смеялись над официозом или творили мелкие совковые кощунства, то тайком, втихаря и стараясь не иметь лишних свидетелей.
Впрочем, я присутствовал как-то при сцене, когда пьяные крайкомовцы и горкомовцы поставили на стол с объедками портрет Брежнева и гнусаво пели его речи на мотив православных псалмов. Пели, мазали губы портрету водкой и салом, пока не попадали со смеху. А у меня все это вызывало ассоциации со Всешутейшим и всепьянейшим собором Петра I, гнусной пародией на православную иерархию и православное служение.
Вот и этот деятель собирался помочиться на памятник не из каких-то там скрытых диссидентских соображений, а попросту в порядке холуйского хулиганства: нагажу, мол, пока никто не видит! Тем более темно, и мела метель, и была сильная поземка, а в воздухе ветер все время поддерживал много мокрого снега. Дяденька начал писать на памятник... и потом рассказывал, что пробежал целый квартал и только тогда сообразил, что за ним никто и ничто не гонится, что вполне можно уже остановиться и просто застегнуть ширинку.
Потому что памятник, этот бронзовый бюстик вдруг повернулся к крайкомовцу и "как в мультфильме" - по его словам - оскалился на нарушителя своего спокойствия. Самым натуральным образом ощерился, обнажил клыки, и, отчаянно вскрикнув, человек кинулся бежать.