За окнами избы совсем стемнело. Потапка зажег свечку, поставил ее на полочку рядом с раскладушкой, залез в спальный мешок. Леонид Григорьевич и Сергей тоже забрались в широкие теплые ватные мешки, поворочавшись, удобно устроились на большом семейном топчане.
– Я всю жизнь мечтал о простой бабе, такой – сиськи и задница… И больше ничего… Но всю жизнь мне не везло, – с чего-то на ночь вдруг вспомнил начальник, видимо, его что-то достало или он хотел чем-то поделиться с Потапкой.
Он саркастически усмехнулся.
– Первая жена была учительницей, с таким экзальтированным характером… Вымотала… Расстались с облегчением, устав друг от друга…
Он замолчал… А вскоре рядом с ним, где расположился Потапка, послышалось тихое посапывание, затем храп… Очевидно, это сказалось на рассказчике, так как Леонид Григорьевич быстро умолк и тоже тихо засопел, равномерно пуская легкие вздохи. Дольше всех не мог заснуть Сергей. Он ворочался. Несколько раз вставал и выходил во двор, с дуру надувшись на ночь чаю, который, возбудив его, давил сон и гнал его прочь.
На дворе совсем стало темно, на ночном небе высыпало множество звезд. Затем из-за хребта Сихотэ-Алиня выплыла огромная луна и с любопытством заглянула в темный таежный лог, разглядывая стан геологов, погрузившийся в спокойный сон природной гармонии.
Рано утром, на следующий день они покинули стан и двинулись в направлении на горный массив, который венчала вершина горы Снежной. С одного из ее склонов брала свое начало река Уссури – самая крупная река Приморья.
Машина пошла вверх по ручью Уссури. Медленно, иногда быстро, но все время вверх и вверх. Пересекаем его один раз, затем снова и снова. Ручей несется по колее, перебирая гравий, чистый, девственный. Вот проходит машина, и тут же мутные струи рассасываются, и чистота, снова чистота, только след колеи, впечатанной в твердую землю, да срубленные деревья, валяющиеся в редких густых подлесках, говорят о вечном движении человека, его бремени для земли.
Леонид Григорьевич изредка достает из полевой сумки карту, двухтысячную, сверяется по приметам рельефа и снова сует ее в полевую сумку.
Проехали поселок Нижний. В нем сейчас стоит взвод солдат из строительного батальона. На длинном бараке, на прибитой доске, надпись: «Солдатская изба»… С юмором, просто и лаконично…
Мы подвернули в широкий колхозный двор, в котором разместился взвод со всем своим транспортным хозяйством и двумя балками для офицеров. На окнах балков, чистеньких, опрятных, висят занавески.
На крыльце «Солдатской избы» стояли три молодых солдата, голые до пояса, загорелые.
– Это Нижний, ребята? – крикнул Митька, высунувшись из кабинки.
– Какой Нижний? – спросил один из солдат, подходя к машине.
Черные, ежиком стриженные, волосы и лицо типичного кавказца.
Следом за ним подошел другой – широколицый, с узкими щелками глаз, желтовато-медной кожей, кривоногий и гладкий: типичный калмык или другой монгольской крови.
– Нижний, поселок где-то здесь поблизости должен быть! – крикнул Леонид Григорьевич с другой стороны кабинки. – А может, это Нижний? Вот этот, где вы стоите…
Солдаты неопределенно пожали плечами.
– Моя не знает, – буркнул калмык.
– Да ладно, сами разберемся, – сказал Леонид Григорьевич. – Поехали…
– Пока, ребята! – крикнул Митька солдатам.
Машина развернулась на колхозном дворе и запылила из поселка.
– Это и есть Нижний, – пробурчал Леонид Григорьевич. – Солдаты живут здесь и сами не знают, где живут…
– Да-а, – согласился Митька. – Солдату это и не нужно знать… Лишнее знание. Солдат спит – служба идет! – хмыкнул он.
Километра через три машина выскочила к баракам, как они были обозначены на карте, хотя это были остатки обогатительной фабрики, на которой старатели мыли руду, добывая ее в Турмалиновом, под горой Снежной. Уступами, с горы, спускались столы для промывки, точнее, то, что от них осталось: остовы железобетонных оснований с ржавыми ребрами крепежной арматуры, каких-то обрывков и обломков резиновых и металлических труб, досок с гвоздями, оборванных бродячими вандалами со стен перекрытий, все покорежено, переломано и перебито.
Проехали остатки обогатиловки и наконец поднялись до самого верховья ручья Уссури. Здесь, под Снежной, встали на хорошей, пятачком, поляне, рядом с ручейком, гремящим днем и ночью. Поставили две палатки, выгрузили из машины столы и стулья, все остальное.
Наутро в логу выпала роса. Встали поздно, надеясь переждать сырость утра и потом уже идти маршрутом на Снежную. Позавтракали и двинулись по берегу ручья Уссури, вверх по логу, втроем: начальник, Потапка и Сергей… Митька остался в лагере с машиной… Прошли остатки отвала породы от выработки геологоразведки… Углубились в лес и пошли по сырому густому лесу вдоль ручья. Тропа, сначала едва заметная, вытопталась и повела прямо вверх, на одну из седловин Снежной. Склон, забирая все круче и круче вверх, повел за собой тропу. Стало тяжело идти. С непривычки садилось дыхание. Они останавливались передохнуть, окидывали взглядом окрестности, затем поднимались дальше по суживающейся и пригибающей их к земле звериной тропе, как догадались они.