— Не хотите ли теперь на свой скот взглянуть?
Юскузек вышел из пещеры. Сытый буланый конь опустил ему на плечо свою шёлковую гриву. Корова пришла с приплодом; коза скачет, бородой трясёт.
— Что подарить вам? — спрашивают волки.
— Если не жаль, дайте щенка, что валяется у вас под порогом.
Семь серых волков, как один, спиной повернулись, тяжёлую слезу уронили.
— Берите собаку.
С розовой каменной россыпью от вечно цветущей белой черёмухи ушёл Юскузек. Шёл по зыбким болотам, поднимался на крутые горные перевалы. Шёл серым степным песком. Но дороги домой не видно.
Юскузек сел на пень и закрыл глаза.
— Приди, смерть! Меня, голодного, ты легко победишь.
Но смерть не пришла. Открыл глаза Юскузек.
Что такое? Стоит перед ним поднос. На подносе сыр и мясо. Поел Юскузек, отдохнул, накормил щенка. Встал, а перед ним голубая долина и под мышкой у ледяной горы круглый аил. Юскузек зажёг в тёмном аиле весёлый костёр и видит: через край деревянной чашки льются розовые сливки, над очагом в медном котле кипит густо заваренный чай.
Кто это приготовил?
Юскузек лёг на козью шкуру, закрыл глаза.
Всю ночь и всё утро лежал не шевелясь. Солнце из-за гор давно вышло, а Юскузек всё лежит.
В полдень жёлтый щенок заскулил, завозился. Взвыл раз, взвыл другой, встряхнулся, и упала собачья шкура. Девушка к очагу подошла. Её серьги — как две луны. Брови бархатно-чёрные. Золотые косы нежно сияют.
Юскузек схватил собачий мех, а красавица ударила ладонями по круглым коленям. Открытые глаза полны слёз.
— Отдайте мне мою шкуру!
Юскузек на оба колена пал.
— Грязными пальцами вас тронуть нельзя. Вопроса вам задать я не смею, почему вы собакой стали.
— Караты-хан хотел меня в жёны взять. Чтобы избавиться от него, мои братья обернулись волками, а я — собакой. Зовут меня Алтын-Чач — Золотые волосы. Отдайте мою шкуру!
Юскузек спрятал собачью шкуру в золотой ящик, запер в железный сундук и всё это опустил в деревянный ларь.
Вот как-то раз у Караты-хана пропал белый, как молоко, жеребец с четырьмя ушами. За жеребцом убежал табун молочно-белых кобылиц. Караты-хан сам поехал искать их. Куда только взгляд может достичь, всюду смотрел Караты-хан: белого табуна не увидел.
Уже хотел повод обратно повернуть, но вдруг заметил он на краю голубой долины, под мышкой у ледяной горы, тихий свет.
Присмотрелся Караты-хан: огонь выходит из маленького аила. Подобрал Караты-хан полы шубы, хлестнул восьмигранной плетью своего иноходца. Как стрела с тугого лука полетел бурый конь.
— Э… эй! — вскричал Караты-хан. — Чей аил горит?
Юскузек с испугу позабыл достать собачью шкуру. Алтын-Чач выбежала как была.
И понял Караты-хан: не луна светит, не аил горит, — это волосы Алтын-Чач отражают утреннюю зарю.
Подобно низкой горе сдвинулись брови Караты-хана. Как бурная река рвёт берег, так разорвал, искусал он свои губы. Повернул коня и, не оглядываясь, позабыв о белом табуне, проскакал в свой белый дворец.
Он не может на трон сесть: трон будто раскалённый камень. Он есть не может: будто кость застряла в горле. Из круглой сумки достал бумагу и, стоя, написал:
«Я, хан Караты-каан, владеющий всеми народами Алтая, бесчисленным белым и красным, рогатым и однокопытным скотом, вызываю тебя, безлошадного Юскузека, на великий подвиг.
Если ты достанешь из орлиного гнезда золотое яйцо, то мои народы, говорящие на шестидесяти разных языках, твоими будут. Мой скот шестидесяти мастей я тебе отдам.
Но если я, хан Караты-каан, тебя в аиле найду, Алтын-Чач моей станет. Твою голову отрублю — к твоим ногам приложу, твои ноги отрежу — к голове приставлю.
Эту грамоту писал я, хан Караты-каан, ездящий на темно-буром коне».
На краю дымохода во дворце всегда сидели два ястреба.
— Быстрее слов летите! — сказал им Караты-хан.
Ястребы, прихватив клювами грамоту, устремились к маленькому аилу, бросили письмо и улетели.
Алтын-Чач прочла грамоту. Лицо её два раза потемнело, два раза побелело.
— Караты-хан велит тебе за золотым яйцом к орлиному гнезду идти.
С того дня Юскузек днём без отдыха, ночью без сна шёл. Таяли дни, как снежинки. Годы, как змеи, ползли. Летом солнце ему плечи жгло. Когда снег за ворот падал, он зиму узнавал. Шёл он, всё шёл — и вдруг растаяла чёрная туча.
Бронзовый тополь с девяноста девятью сучьями перед Юскузеком стоит. Из-под корней тополя глядят глаза змеи. На вершине тополя в большом гнезде тихо плачут два орлёнка.
Юскузек отвёл от ледяных зрачков змеи свои тёплые глаза. Натянул чёрный лук. Концы лука сошлись. Юскузек спустил стрелу. Три змеиные головы покатились в три конца земли.
Из змеиной крови чёрное море налилось. Как вечная большая гора, тело змеи на берегу лежит.
— Потухший костёр кто раздул? Мёртвых нас кто оживил? — крикнули орлята.
Юскузек вышел из-за тополя.
Орлята выпростали голые крылья. Юскузек ухватился за них, и орлята подняли его в гнездо.
Луна всходила — Юскузек с орлятами мясо варил, трубку курил. Луна таяла — Юскузек с орлятами песни пел. Сколько раз вставало солнце, они не считали. Только когда страшный ветер подул, замолкли орлята.
— Это наш отец и мать крыльями машут.
Густой, буйный дождь пролился.
— Это отец с матерью по нас плачут.
Над горами, над реками, над всем широким Алтаем распластались два крыла, это Каан-Кередэ — орёл летит.
И ещё два крыла над всей землёй распахнулись от восточного конца неба до западного: это летела Каан-Кередэ — мать.
— Чем в гнезде пахнет? — крикнули птицы Каан-Кередэ.
Как спущенные с тетивы, они рванулись вверх.
— Кто в гнезде сидит?
— Отец, мать, под тополь взгляните! — просят птенцы.
Каан-Кередэ увидели под тополем труп треглавой змеи.
Они пали вниз, как сброшенные сверху мечи.
Три раза убитую змею глотнули, три раза выплюнули.
— Какой богатырь врага победил?
— Пока ваше сердце не успокоится, пока желудок не согреется, пока клювы не высохнут, не покажем, — отвечают птенцы.
— Верные наши орлята, богатыря покажите! Мы его когтём не зацепим, клювом не тронем.
Орлята медленно крылья расправили. Робкими глазами смотрел Юскузек на больших орлов. Каан-Кередэ-отец взъерошил перья. Каан-Кередэ-мать страшным клёкотом заклекотала. Страшным клювом рванула шубу Юскузека, увидала на его голом плече четыре глубоких шрама. Четыре раза простонал Каан-Кередэ.
— Когда-то из глубокой пропасти я спасла тебя, Юскузек. На твоём плече след моих когтей. Теперь ты орлят наших спас. Что хочешь? Зачем пришёл?
— Караты-хан велел мне из вашего гнезда золотое яйцо украсть.
— Мы с Караты-ханом друзьями не были, — отвечают Каан-Кередэ. — Разве станет он своё добро в чужом гнезде хранить! Золотого яйца у нас нет.
Тут молодые кости Юскузека окрепли. Его голос мужским стал. От гнева смуглое лицо его посинело.
— Если позволите, — сказал Каан-Кередэ-отец, — я отнесу вас к вашему стойбищу.
Сел Юскузек на широкую спину отца Каан-Кередэ. Вцепился в тёмные перья. Как летел, не видел. Сколько летел, не понял. Куда попал, сам не знает. На этом стойбище — ещё никогда не бывал.
В пустом поле только один развалившийся шалаш стоит. В шалаше — чёрный старик. Передние зубы у старика выпали. Усы побелели. Ноги крепко спутаны тугим ремнём. Шея зажата деревянной колодкой.
— Откуда ты, милый мальчик, пришёл?
Дал старик Юскузеку ломоть курута, угостил его молоком. Поздно вечером к шалашу подошла старая старуха. Хотела курут пожевать — не нашла. Хотела молока попить — чашка пуста. Подняла старуха деревянный костыль и стукнула старика по голове:
— Последний кусок проходимцу отдал! Как теперь будем жить?
— Шибко не брани меня, старуха. Жив ли, умер ли наш сын, мы не знаем. Я этого голодного накормил — может быть, и нашего сына люди не оставят.
В полуночь старик уснул.
А старуха, думая о молоке и куруте, заснуть не может. Со злобой взглянула она на голую спину Юскузека. Увидела родимое пятно. Встала старуха, старика трубкой тычет. Старик проснулся, родимое пятно увидел. Холодное тело его согрелось, потускневшие глаза налились слезами.