Надюшка нырнула, а когда вынырнула, чуть не попала под весло.
— Топить вас таких надо! — закричал из лодки пожилой дядька. — Буйка не видала, самоубийца?
Опасное все же дело — думать.
Сергей сплюнул в песок, захватил его в горсть и поднес к уху, послушать, как пищит. Посмотрел, как Надюшка далеко за буйком выскочила из-под весла и как поплыла саженками подальше от лодки, вздохнул с завистью, почти с любовью: «Простенькая. Как чижик-пыжик. О господи, и себе бы так. Родиться бы такой девчонкой, взвизгивать от радости и от боли, греться в тепле, дрожать от холода, не притворяться и не делать лица, и ни над чем не задумываться, вот, должно быть, хорошо. Хоть бы здесь, в отпуске, пожить такой жизнью. А вот возьму и сподоблюсь. Что-то мне сдается, нынче вечером мы будем любить друг друга, как изволят выражаться мои милейшие приятели. Должно быть, с ней приятно, уютно и немного смешно». Ему нравилось, что, думая, он всегда закруглял фразы, и если бы существовал аппарат, пишущий под мысленную диктовку, Сергей давно бы стал писателем.
«О мои дорогие приятели, мыслящие вы мои, дорогие мои остроумцы, интеллигунистые, как говорит эта милая девочка; каждый из вас, конечно, уверен, что он — творец, а ничтожества — остальные. А мне из-за вас даже море опротивело: волна походит на волну, как ваши лица одно на другое, и каждая мнит себя единственной, как вы, мои разлюбезные, и если вместо каждого лица поместить на табличке «Мысль — болезнь материи» — никто бы не заметил замены. А разговорчики ваши можно вполне распределить по карточкам флирта:
плюс россыпь разрозненных слов: экзистенциализм, икебана, дизайн, футурология, биг-бит и прочее.
И сам ты втягиваешься в эту игру и боишься забыть произношение незнакомых и полузнакомых слов, чтобы не сказать чего невпопад, и боишься сказать про что-нибудь «шедевр» или «барахло», не зная вашего сегодняшнего курса, не то заклеймите ведь: «Серый ты, темный». А вы-то кто, мои светлые? Читаете Сэлинджера? А врете: он у вас на полке для гостей, а читаете вы, как и я, «Декамерон» — и не как памятник какого-то там Возрождения, не-ет, вовсе не как памятник. Быть может, вас волнует крутизна откоса или новый метод сцепки или передовой машинист? Нет, милые, вас волнуют женщины. И хочется вам поговорить о футболе и о длине женских юбок, но вы, мои скворчики, привыкли перечирикивать, и нет у вас своей песни. Хоть бы месяц от вас отдохнуть, от вашего флирта, от шума, не читать газет, не слушать радио, отдыхать. Не хочу информации. Хочу тишины, хочу очиститься от чириканья, хочу эту вот девчонку — с ней не надо говорить слова и делать лицо».
Но он понимал, что даже при столь скромной программе желаемые блага не свалятся на него сами, а надо совершить минимум три стандартных «подвига» — показаться красивым, поразить щедростью и вниманием и, желательно, совершить что-нибудь геройское.
— Пойдем сегодня в кино? — сказал он, когда Надюшка вышла из воды.
— У меня денег уже нет, отпуск кончается.