Трудно сказать, что меня заставило свернуть с лыжни. Но я свернул, отыскал собачий след и пошел по нему. Не сделал я и десятка шагов, как увидел, что собачий след соединился со следом сохатого и запетлял между оттисками больших раздвоенных копыт.
Я пошел по следу, на ходу вспоминая, как идут сопки и распадки, и думал, куда бы следовало направиться, будь я на месте зверя.
След показался мне странным. Меня поразило не то, что он еще светился и ямки в снегу казались теплыми. Непотускневший след я встречал и раньше. Меня поразило другое. След был нечист. Зверь сбился с бега и чертил снег копытами. А ведь лось никогда не волочит ноги. Я прибавил шагу.
Вот он надавил грудью на тонкую ольху, пропустил ее между передних ног и объел вершинку — деревце сломалось. Вот он лег отдохнуть — след в крови. Кто же его ранил?
Я побежал что есть силы к тому месту, где ручей делает петлю.
«Если он доберется до распадка и двинется вверх по ручью, а я наперерез ему через овраг, то оставлю петлю в стороне и встречу его в лоб», — подумал я.
Даже мои широкие лыжи проваливались — так рыхл был снег. Спина взмокла, грудь ходила ходуном, воздуха не хватало. Добежал до склона, понесся вниз, упал, зарывшись головой в снег, и чуть не задохнулся под снегом. Выбрался наружу, покатил дальше. Снег таял на моем лице и стекал за воротник.
Съехал на дно оврага — снег был чист.
«Пошел другим путем», — подумал я, кое-как отдышался и отыскал глазами поваленное дерево, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями.
И вдруг в стороне, откуда, по моим предположениям, должен появиться сохатый, раздалось Барбоскино потявкивание. Что это он там вытворяет?
Я прошел вперед, поднял к глазам бинокль и обомлел. На полянке стоял огромный, как монумент, зверь, а рядом крошечный Барбоска. Пес не лаял, а мелко перебирал лапами на месте, раскланивался и, как мне показалось, улыбался. Потом упал на спину и стал кувыркаться, подняв облако снежной пыли. Встал, чихнул и снова рухнул, задрав лапы кверху. Огромный зверь, наклонив голову, глядел на мою собаку. Наверное, он никак не мог понять, что здесь такое происходит.
Я вскинул ружье и выстрелил.
Подошел я к убитому зверю, смахнул с поваленного дерева снег, сел и закурил. Ну вот, теперь мы с мясом. Тот, кто ранил, должен идти по следу.
Не успел я докурить папиросу, как в чаще послышался лай собак и появился Тыргауль на широких лыжах, подбитых камусом.
Поздоровался, сел рядом, закурил, о чем-то задумался. Потом спросил:
— Ты стрелил?
Я подумал, что он сейчас меня похвалит, и небрежно кивнул.
Тыргауль продолжал о чем-то думать и не торопился хвалить меня. Наконец произнес:
— Плохо.
— Что плохо?
— Я гнал его к своему чуму. Хотел убить около чума. Теперь мясо далеко таскать.
Я только руками развел. Вот это охотник! Он знал, куда побежит раненый зверь.
Собаки уже понюхались — поздоровались и лежали у наших ног. Но когда Тыргауль подошел к туше, у Барбоски поднялась на загривке шерсть, и он тихо зарычал. Наверное, считал, что добыча принадлежит только ему и хозяину.
— Ругается, однако! — засмеялся Тыргауль. И в этот момент Барбоска хватанул его за штаны. Собаки Тыргауля накинулись на Барбоску. Поднялась такая кутерьма, что не поймешь, кто против кого. Даже собаки Тыргауля, приятели, покусали друг друга в пылу сражения.
Я пинками кое-как навел порядок и привязал Барбоску к дереву. Он задыхался от злости, вставал на задние лапы, хрипел, кидался вперед, но веревка опрокидывала его на спину. Он никак не мог примириться с тем, что Тыргауль разделывает тушу.
Я подошел, чтобы помочь Тыргаулю, но теперь его собаки зарычали на меня: они считали, что добыча принадлежит только им и их хозяину. Пришлось и их привязать.
Бедные собаки совсем охрипли от злости, пока мы обрабатывали тушу.
Потом мы обрубили вершинки четырех лиственниц и сделали на них бревенчатый настил. Разнятое на куски мясо сложили наверху и накрыли шкурой.
— Приходи, бери сколько надо, — сказал Тыргауль.
Мы посидели на поваленном дереве, отдохнули и разошлись.
Я кинул Барбоске кусок мяса.
Добрались до зимовья, когда уже взошла луна.
Я растопил печку, нажарил мяса, вскипятил чай. Сел за стол и услышал в темноте чавканье: оказывается, Барбоска не полностью съел свой кусок, а немного оставил на потом. «Наверное, решил поужинать вместе со мной», — подумал я.