— Возможно, — сказал я.
Охотник продолжал настаивать. Он совсем не понимал меня.
Я нагнулся к Барбоске и подставил ему ухо.
— Скажи, что ты думаешь? — сказал я.
Барбоска ткнул меня носом в ухо и лизнул щеку.
— Ну и что он сказал? — спросил охотник насмешливо.
— Он сказал, что друзей не продают.
Разговор был окончен.
На другой день пришел самолет. Все местные жители высыпали на аэродром: кто встречать, кто провожать, а кто и просто так.
Ко мне подошел незнакомый эвенк и спросил мою фамилию и имя. Я сказал.
— Подарку тебе принес, — сказал он и протянул прекрасные камусовые лыжи.
— От кого подарок-то?
— От старика.
— Какого старика?
— От Джонкуоля. Ты ему трубку подарил. Помнишь?
— Но за такие лыжи и ста трубок мало.
— А вот еще подарка.
Эвенк вытащил из-за пазухи маленького толстого щенка.
— Семь родились. Все парни. Лучшая собака Кокальды — его мамка. Любит медведя и соболя. Шибко умная собака.
Охотники считают, что если очень хорошая собака родит щенков и все щенки окажутся кобельками, то им и цены нет. Из них вырастут такие же охотники, как мать.
Щенок был маленький, как рукавичка. Я оглянулся и увидел бывшего хозяина Барбоски. Он, наверное, вышел к самолету просто так, а может, проводить Барбоску. Он слышал наш разговор.
— Я слышал про Кокальды, — сказал он. — Это у них одна из лучших собак. Вот бы…
Он не договорил и махнул рукой. Он знал, что такое щенок Кокальды, когда все — кобельки.
— Поехали! — крикнул мне летчик.
Я протянул щенка охотнику и сказал:
— Бери.
Бывший хозяин Барбоски долго не мог понять, что щенка я отдаю ему. Наконец до него дошло. Он осторожно взял щенка.
— Спасибо, — пробормотал он. — Наверное, без денег сидишь после командировки?
— Сижу как надо, — сказал я. — А если он не будет тянуть лямку?
Охотник заулыбался.
— Так он же не ездовая собака, а промысловая. Он — охотник.
— Ну, чего тянем? — спросил летчик сердито.
— Да вот о собаках рассуждаем, — сказал я.
— А-а, о собаках. Тогда ладно.
Я залез в самолет.
На душе у меня было светло, и я никак не мог понять отчего. Ведь не только от того, что мне подарили лыжи и возвращаюсь домой. Я поглядел на Барбоску и вспомнил очень многое.
«Поступки! Вот, наверное, в чем дело. Когда что-то делаешь — это и есть настоящее. Ведь иначе никак не докажешь своего существования. А еще — радость необдуманного поступка… А если бы Барбоска оказался дурашливым, ни на что не годным псом? Впрочем, хорошую собаку полюбить — и в самом деле не фокус, а полюбить, которая ни к черту не годится, тоже, наверное, удовольствие, и это также поступок. А то, что не поступок — болтовня и пар один».
Загудели самолетные стартеры. Барбоска заволновался и залез под сиденье. Когда я нагнулся, он тихо застучал хвостом по полу.
Анатолий Черноусов
ПУСТЫРЬ
Сегодня Дине было не до строящихся домов, которыми она обычно любовалась, шагая на работу через пустырь…
Неизвестно почему, но стройки обошли в свое время стороной этот клочок степи, оставили у себя в тылу, а вот нынешней весной, как бы спохватившись, стали наступать на него. И Дине нравилось, возвращаясь вечером с работы, отмечать перемены, происшедшие за день: вот этот дом подрос на целый этаж, здесь появилась крыша, а этот уже заселяют…
Но сегодня она ничего не замечала, шла, механически переставляла ноги и думала, как ей быть с Парамоновым…
Работая с недавних пор начальником участка, Дина довольно хорошо изучила своих людей, в большинстве молодых, словоохотливых и открытых парней и девчат. И только Парамонов был для нее в некотором роде загадкой… Более молчаливого и необщительного человека, казалось, трудно представить. К тому же последнее время он стал появляться на работе «под градусом». И Дина собиралась поговорить с Парамоновым по душам, собиралась, да все откладывала, понимала — какое это непростое дело: перевоспитывать человека, который к тому же старше тебя.
И вот позавчера Парамонов запорол несколько деталей, и Дине поневоле пришлось вмешаться, вести трудный, неприятный разговор. Остановив по ее, Дининому, требованию оба станка, на которых работал, Парамонов — небритый, крепкий, лет сорока — набычился и во все время разноса не проронил ни слова. Только сопел.
— Ну, почему вы пьете? Почему? — уже в отчаянии спрашивала Дина. — Не молчите, ради бога, не молчите!..
В ответ он еще ниже наклонил голову и, медленно подбирая слова, заговорил: