— Баба у меня померла… Год уж скоро… Ребятишек двое. Замаялся… То хоть Петровна помогала, соседка. Теперь и та слегла, не поднимается… Старуха, известно…
Тут у Дины все и перевернулось. Она представила его теперешнее житье и, как-то сразу простив и пожалев Парамонова, почувствовала себя даже виноватой: давно надо было поговорить с человеком, помочь, может быть, чем, а она все тянула…
Участливо стала расспрашивать, от чего умерла жена, есть ли у них, у Парамоновых, какие-нибудь родственники, наговорила утешений, а под конец все-таки сказала:
— Я понимаю… Вам нелегко. Но и вы меня поймите. Ведь я не должна вас даже до работы допускать, не имею права. Уж как-нибудь крепитесь… о мальчиках своих подумайте — вы же теперь им и мать, и отец…
Парамонов, все так же с усилием подбирая слова, обещал «нетверезым» на работу не приходить…
Вчера, на минуту освободившись, Дина заглянула на рабочее место Парамонова, ей хотелось узнать, помнит ли он о своем обещании, сдержит ли слово.
Парамонов, как показалось Дине, был мрачен больше обычного, но действительно трезв. Дина поздоровалась и опять заговорила с ним о мальчиках, отчего он как-то даже разволновался, часто-часто заморгал голубоватыми глазами, зашмыгал носом, стал трогать зачем-то рукоятки станка, пробовать лезвия резцов. Сказал, что оба мальчика ходят в садик, один — в младшую группу, другой — в старшую; что младшенькому купил вчера ботиночки, да оказались малы… Помолчал и, еще более наклонив голову, глухо произнес:
— Ночь не спал. Все думал… Никто еще не спрашивал, как живу. Никому вроде и дела нет… Ты вот что, Дина Львовна… выходи-ка за меня. А?
Это было настолько неожиданным, что Дина сначала решила, что он шутит, неловко, нелепо шутит. И потому пробормотала в ответ:
— Что вы, что вы, Сидор Федорович…
— Я не тороплю… — продолжал Парамонов. — Сразу-то оно, конечно, хоть до кого доведись… Я подожду… А пить брошу… Сказал, брошу — значит, брошу.
И, тут только полностью осознав, что же он такое, собственно, предлагает, Дина, воскликнув: «Нет-нет, что вы!..» — заспешила прочь, оставив покрасневшего до корней волос Парамонова. У самой у нее жгло уши, сердце сильно колотилось. Никто еще ей, Дине, за все тридцать два года не предлагал выйти замуж. Конечно же, она, как и любая другая девушка, мечтала об этом, ей хотелось иметь хорошего мужа, детей… Так хотелось, что в последнее время в каждой улыбке знакомого мужчины, в каждом добром слове начинали казаться намеки на глубокие чувства. А в позапрошлом году случилось такое…
Парень работал технологом в том же цехе, что и Дина, и, естественно, они встречались и разговаривали, так сказать, по долгу службы. Приветливый, веселый, внимательный, он сразу же понравился Дине, а вскоре она поняла, что любит этого человека.
И вот однажды, забежав в ее конторку по делам, он проговорился, что у него сегодня день рождения, а проговорившись, пригласил Дину на пирушку по этому случаю. Дина так обрадовалась, что не могла дождаться конца смены, была как в угаре. И думала лишь о том, как уложить волосы и что подарить имениннику. А от мысли, что гостей, кроме нее, возможно, вообще не будет, а если будут, то в конце концов разойдутся, и тогда… От этой мысли Дину бросало то в жар, то в холод. Воображение было бессильным перед тем, что тогда может произойти…
Придя к себе в общежитие, Дина погладила и разложила на кровати лучшее платье, достала из чемодана новенькие французские туфли, белье, чулки и осмотрела все это как бы е г о глазами, потрогала как бы е г о руками… Ей было стыдно и радостно.
Потом пошла в магазин и купила небольшой транзисторный приемник. Возвращаясь с покупкой по шумной улице, она представила себе, как вручит подарок и что скажет при этом…
Вместе с толпой Дина переждала поток транспорта и перешла улицу неподалеку от общежития. И тут увидела их. И не успела ни вскрикнуть, ни замедлить шаги, ни повернуть назад: так, вместе с толпой, переставляя ватные ноги, прошла мимо троллейбусной остановки.
Они стояли там, держась за руки. Дину они не заметили: о чем-то говорили, влюбленно поглядывая друг на друга. В свободной руке он держал сумку, набитую свертками, консервными байками, бутылками с вином.
Какая шершавая у дома стена, и холодная. Водосточная труба из ржавой жести. Доска с афишами — сто слоев клейстера и бумаги… «Демон» в театре, «Смотрите на экранах…», «Соревнования по легкой атлетике…»
Вот оно, наконец, крыльцо общежития. Дина миновала вестибюль, где у стола сидела дремлющая вахтерша, где вокруг колченогого журнального столика стояли грязные кресла, а в огромной деревянной бадье торчал какой-то цветок, — миновала все это и стала подниматься по лестнице. Восемь лестничных пролетов, четыре площадки, четыре зеркала четыре раза отразили ее в себе…