«Какое может быть сравнение! — думала Дина. — Юное цветущее создание — и вот я… очки, сутулая, все топорщится… Идиоты! На кой черт понаставили этих зеркал!..»
В комнате никого не было. Дина бросила коробку с транзистором на стол, подошла к окну, вернулась к столу, в руки попала расческа. Дина машинально стала причесываться, опять увидела себя в зеркале. Морщины, отвратительные морщины на лбу и у рта, жиденькие волосенки… Какое сравнение!..
Дина отвела глаза, стала смотреть на кровати, на стены, на тумбочки, на полку с книгами… Почему так душно? Почему на веревке висят чулки, трусы, лифчик? Зачем на стене картинки? Все больше абстрактные… Майка ударилась в живопись, вырезает из журналов и приклеивает над кроватью… А еще живет с ними Таня… Тоже, как и Дине, как и Майке, за тридцать… Как они бывают раздражительны, как много говорят о мужчинах и как пронзительно наблюдательны — ничего нельзя скрыть…
«Смазливая девочка, ничего не скажешь… Может быть, дура из дур, но все-то в ней ладно, юно, красиво… Ненавижу болтовню о красоте душевной!..»
Еще когда Дина училась в школе, у них устраивали вечера на тему: «В чем настоящая красота человека» или «О красоте душевной», «О дружбе и любви»… И выходили на сцену мальчики, и как хорошо, как правильно говорили эти мальчики!.. Однако потом, когда из актового зала убирали стулья и музыка заставляла быстрее биться сердце, эти самые мальчики приглашали танцевать девчонок просто красивых, красивых фигурой, лицом, волосами…
«Почему же так? Почему? Почему?» — думала тогда Дина. Ей было обидно и горько.
Да потому, поняла она позднее, что они, твои сверстники, — воспитанные мальчики, они читают книги, а в каждом романе непременно красивая героиня; они смотрят фильмы, а в каждом фильме непременно есть звезда; они слушают песни, а песни о том же: о черных очах, о ножках, о красоте; и опера, и балет, и оперетта — все о том же… И даже Чехов, ее любимый Чехов, и тот утверждает, что в человеке должно быть все прекрасно: и лицо… И лицо?.. А как это — «должно быть»? Он не сказал. Откуда взять его, прекрасное-то лицо? Он не сказал…
Слезы — вот что ей сейчас надо. Слезы. Но их все не было, а было только душно. Дина рванула ворот кофты, пуговица щелкнула и отлетела под кровать. Уткнулась лицом в подушку.
Так она и лежала, закрыв глаза и сжавшись от боли, когда стали возвращаться девушки. Они вяло стягивали с себя юбки, чулки, перебрасывались немногими словами, ходили в душ, курили, рано выключили свет.
Дине вспоминалась смерть тетки, единственного близкого на свете человека, и тот ужас, который она, Дина, пережила, оставшись после похорон совсем одна.
Ее взяли на фабрику, хотя ей и было всего шестнадцать; дали общежитие… Что было потом? Была работа и учеба, вечная спешка, завтраки и ужины на ходу черствым буфетным пирожком. Было вечное недосыпание и очумелое вскакивание под звон будильника… Учеба и работа, работа и учеба, аттестат, зачеты, проекты, диплом…
А в общежитской комнате никто не скажет: «Ты устала — отдохни». Никто не скажет: «Я постирала и погладила — надень завтра все чистое». Никто не скажет: «На кухне ужин — сядь поешь». И нет маминых коленей, в которые бы можно было выплакать свои обиды…
«Почему же так несправедливо? Почему?» — спрашивала Дина темноту.
И пришли, наконец, слезы. И плакала она долго, навзрыд, под одеялом, чтобы не разбудить девушек.
Когда загремел будильник, заставила себя подняться, сходила в душ и выстояла там с минуту под холодными струями. Растираясь полотенцем, почувствовала себя свежее и уцепилась за мысль, что на работу сейчас пойдет пустырем. А там ей станет легче… На пустыре ей всегда почему-то делается легче. Почему? Дина не знала… Но вид стройки, наступавшей на пустырь, ее шум, радостная возня новоселов, въезжающих в новые дома, — все это вселяло в Дину как бы надежду на лучшее, какая-то непонятная отрада касалась здесь Дининого сердца…
Шла она медленно, смотрела на строящиеся дома, на подъемные краны, на штабеля досок и оконных рам: тело было легкое, будто его не было совсем, будто вся она, Дина, состояла из единой души, а душа устала от боли, притихла, заснула.
Шла она вот по этой самой тропинке и думала о том, что надо наконец понять, что тебе не повезло, что не суждено быть счастливой, как другие; нужно это понять, хорошо усвоить и не воспламеняться так глупо от каждого ласкового слова и взгляда…