— Никто нас не встретит, — сказал Копылов. — Мы уже неделю каждый день летим.
— Ну, пока, — равнодушно отвернулся второй пилот, и дверца захлопнулась. Мощно взревел мотор, подняв маленькую пургу, самолет дрогнул, пополз, побежал, понесся — и оторвался, стал меньше, зыбче и вдруг исчез, растаял в туманном безветрии.
— Вот мы и на месте, — облегченно вздохнул Копылов. — Повезло нам с этим санрейсом. Можно сказать, не было бы счастья, да несчастье помогло. Сколько дней сидели!
— Не думал, что здесь и в марте так метет. У нас в это время уже в плащах ходят.
— Ничего, Сеня, привыкнешь.
— Придется. Надо же свой диплом оправдать, корочки свои.
— Привыкнешь. Так еще привыкнешь, что уезжать не захочется.
— Посмотрим, — неопределенно ответил Златкин и спрятал нос в узкий воротник полупальто.
Утрамбованный ветром снег поскрипывал под ногами, но держал хорошо. Морозная мгла отсвечивала розовым, смутные тени идущих скользили по застругам. Было градусов тридцать, а может, и больше — кто их тут измерит? Знаешь, что когда за двадцать пять — волоски в носу при вдохе слипаются, при сорока — глаза мерзнут, а когда под пятьдесят — дышать тяжело.
Копылов помнил, что озеро на карте напоминало след босой ступни, они шли от ее пятки к пальцам. Слева темнел лес; правый берег, низкий и голый, холмился длинными сугробами, уходящими в туман. И сзади был туман, и впереди, а от невидимого еще большого пальца пролегла лесная дорога в поселок разведчиков.
Копылову было радостно от сознания того, что через какой-нибудь час с небольшим они окажутся на месте, напьются чаю, расскажут ребятам экспедиционные новости, а с завтрашнего дня не торопясь, без суеты примутся за работу. А потом, когда все будет сделано, в ожидании новой работы он очистит от смазки свою новенькую пятизарядную ТОЗ-17М, возьмет у кого-нибудь из буровиков широкие короткие лыжи, подбитые камусом, и уйдет в тайгу. Далеко уйдет, дня на три. Глухариный ток найти не просто, но он найдет. И это будет его самый большой праздник в году… Сене Златкину этого пока не понять, Сеня пока что еще человек городской, но ведь и сам он, Александр Копылов, был когда-то городским человеком…
Он скорчил несколько гримас, согревая мышцы лица, потер замутненные морозом очки. Идущий сзади Златкин догнал его, пошел рядом.
— Ребята хоть там ничего?
— Славные парни! — Копылов негромко засмеялся. — У них, правда, на наш счет есть веселенькая поговорка: «собака — друг человека, сказал геолог, ласково глядя на геофизика». Но все это так, несерьезно. Без нас они не обходятся. Ты бутылку-то не забыл?
— Не забыл, да что с нее толку!
— Разве дело в количестве? Позапрошлой осенью привез нам один отпускник бутылку пива. Представляешь, редкость! Багажа у него было с собой несметно, буквально рук не хватало — подарки, заказы и все прочее, — но привез. И еще извинился, что не смог больше. Сели мы впятером за стол, в торжественной тишине разлили это пиво по рюмкам и с благоговением распили. А потом удивлялись, что в нем хорошего находят? Горькое и градусов нет. Представляешь, отвыкли!
— Тут отвыкнешь.
— А в прошлую зиму знакомые летчики прислали на праздники ящик муската прасковейского. Отличное вино — тонкое, ароматное, а мы его эмалированными кружками!
— Это уже интересней, — бледно улыбнулся Златкин. — А командировки вроде этой часто бывают?
— Летом часто, да и зимой иногда приходится.
Златкин вздохнул и рукой в тонкой шерстяной перчатке потер скулу.
— Что-то мы идем, идем, а конца не видно.
— Туман, — помедлив, сказал Копылов. — Скрадывает расстояние.
Они приняли влево, обходя наледь. Снег под ногами уже не скрипел, а шуршал, чуть позванивая, — колючий, ноздреватый, серый, как подмоченный рафинад. Не сдержал здесь озерный лед тяжести, просел, подался, пустил воду, обманчиво залечив полыньи и трещины, струпьями мерзлого снега. А озеру не было конца. Как и прежде, слева тянулся лес, справа — заснеженное болото; берега не сближались и даже как будто разошлись еще шире, а может, это туман обманывал, сбивал с толку, пугал…
Над лесом краснело солнце, оно не имело определенной формы и рисовалось смутным неровным пятном. Отпечатки подошв двух пар ног перечеркнули хрупкую зверушечью вязь — и опять ни души, ни следа, ни птичьего вскрика: необитаемая ледяная планета. И эти двое, как гости иных миров — с горячей кровью, дышащие, враждебно подвижные.
Златкин, отогнув рукав «московки», добрался до часов и пожал плечами: