И еще он видел однажды, как безобидное пламя костра перекинулось на сухой ягодник, занялось сотней, тысячей костров, пыхнуло нестерпимым жаром и тоже стало стихией, ревущей и грозной.
И этот снег — стихия, холодная, неподвижная и бездушная.
Снег, снег, снег. Он разгребал его руками, расталкивал коленями, грудью, животом, подминал под себя, топтал ногами, валился вперед всем телом, оставляя за собой глубокую неровную траншею. Он быстро вспотел, одежда намокла снаружи и покрылась ледяным панцирем.
Ему казалось, что он барахтается в снегу уже много часов. Он боялся обернуться, а когда решился, то увидел растерянное лицо Златкина, деревья за его спиной, а в просветах между ними — озеро. Больше он не оглядывался.
— Смени меня, — сказал он. — И потри правую щеку — обморожена.
Златкин молча обошел его целиной. Он проваливался по грудь, и дело пошло быстрей. Он не плыл, как это получалось у Копылова, а почти шел: выставляя далеко вперед ногу, переносил на нее вес тела, вытаскивал другую ногу и шагал так, будто хотел сделать «шпагат». Скоро и ему стало жарко, он сдвинул шапку на затылок, обмороженная щека его ярко белела.
— Чуть правее! — послышалось сзади. Златкин взял вправо и заметил направление. Он очень боялся сбиться с пути и пройти мимо т о г о озера. О том, что до него еще идти и идти, он тоже думал, но не придавал этим мыслям особого значения. Подумаешь, пятнадцать километров! Пусть два, пусть даже один километр за час — все равно к утру они будут на месте. Жаль, конечно, что нет спичек, ну да ерунда, ничего, как-нибудь, на ходу не замерзнем. Конечно, все это интересно посмотреть в кино или прочитать в журнале, а раз пришлось самому такое испытать — ну что ж, будет что вспомнить. А вообще, ну их к дьяволу — такие воспоминания! Только бы выбраться отсюда.
— Давай сменю! — предложил Копылов, и Златкин сразу остановился. Он мог бы еще идти впереди. Но раз тот сам предложил — что ж, пожалуйста! А он свои силы побережет. Они ему еще пригодятся.
Копылов двигался слишком медленно, и это раздражало Златкина. Шаг. Остановка. Снова шаг. И опять остановка. Он почувствовал, что валенки полны снега, щека сделалась нечувствительной, намокшие перчатки скованы холодом. Он высвободил пальцы, согнул их, прижал к ладоням. Пустые перчатки повисли на кулаках, как протезы, и медленно леденели. Ему сделалось страшно. С тоскливым недоумением он поглядел по сторонам. Куда его занесло? Ведь так в самом деле можно замерзнуть!
Солнце уже садилось, туман густел, деревья были черными, а снег голубоватым. Оказывается, все на свете имеет свой цвет. Теперь он будет знать, что мороз розовый, нет, почему розовый? — голубой, даже синий. Как они медленно идут! А розовыми бывают только надежды. Нет, нет, нет! Он обязательно выберется. Только бы пожевать чего-нибудь.
Ему очень хотелось есть — не от голода, а от сознания, что голод неизбежно должен прийти, от страха перед холодом, от мысли, что он слабеет. Он принялся шарить по карманам. Окоченевшие пальцы нащупали перочинный нож, моток изоленты, который он на всякий случай стащил у радиста, деньги — бумажки и мелочь — фетиш цивилизации, на который нельзя было купить сейчас даже коробка спичек. Во внутреннем кармане полупальто лежала бутылка портвейна, и прикосновение к ней тоже вызвало досаду — водичка! Он повернул бутылку, чтобы не давила донышком, и ощутил в кармане нечто маленькое, продолговатое и глянцевитое. Он оторопел. Это была плитка шоколада — крошечная, за тридцать две копейки, которую ему дали вместо сдачи в буфете аэропорта. Как он забыл о ней!
Он сжал плитку в кулаке и хотел хлопнуть Копылова по плечу, а когда тот обернется — раскрыть ладонь и показать, что у него есть. Он уже поднял руку… и вдруг опустил ее и воровато сунул шоколад к карман. Он съест его сам. Он съест его один, и это будет справедливо. Он не намерен расплачиваться за ошибки других.
Пальцы судорожно мяли твердый пакетик. Казалось, от него исходило тепло. Златкин немного поотстал. Держа руку в кармане, осторожно снял бумажную обертку, коснулся фольги. Она загремела листовым железом на всю тайгу. Тогда Златкин громко закашлял и под кашель сорвал фольгу. Пальцы ощупали и огладили плоский брусочек, грани долек, их ровную гладкую поверхность. Он съест его в три приема. Нет, сразу, Зачем тянуть!