Снег у лица не таял, но и не холодил. Почему-то запахло яблоками, заметно потеплело, и Копылову почудилось даже, что лежит он на берегу моря. Он повозился, устраиваясь поудобней, приготовился ждать помощи, и на него снизошло спокойствие человека, исполнившего свой долг, и уверенность, что все будет хорошо.
…Златкин между тем барахтался в снегу, шаг за шагом приближаясь к спасению. «Ну, вперед! — подгонял он себя. — Если я выберусь, то и Сашке будет помощь. У него теперь вся надежда на меня. Тащил меня, чудак, пуп надрывал… А я просил его? Не просил, даже наоборот. Говорил, чтобы оставил в покое. Я полежал бы немножко и оклемался, сам пошел бы. И Сашка оклемается, когда мороз почувствует… Он еще меня догонит. Он жилистый, Сашка. Маленький, а жилистый… Я, конечно, проявил слабость, надо было сразу встать, ну, да что теперь… Теперь надо поспешать. Ничего, я еще докажу, что Златкин — не последний человек…»
Златкин очень торопился. Он убеждал себя, что торопится ради спасения Копылова, внушал себе это и вместе с тем боялся окрика, зова о помощи. Но сзади все было тихо, и когда Златкин рискнул наконец оглянуться, Копылова уже не было видно. Он прошел еще немного и опять обернулся в тайной надежде, что Копылов его догоняет. Никто его не догонял, никто не взывал о помощи.
Тускнели звезды. Заснеженные вершины деревьев уже не светлели на фоне неба, а сливались с ним. Златкин двигался теперь в замедленном темпе, как альпинист на подъеме, — экономил силы. Однообразный этот ритм освободил голову для других мыслей. Возбуждение его угасло, на смену пришло тихое отчаяние. Конца не видно этому снегу, проклятой этой белой ловушке. Сколько же ему еще так барахтаться? Ведь не двужильный он, ноги у него не сменные и жизнь одна, одна-единственная, и кому будет польза, если он бессмысленно и глупо оборвет ее в этой глухомани? Почему он один должен расплачиваться за чужие ошибки — за летчиков, которые сбросили их черт-те где, за Копылова, который не сумел вовремя поправить их? Эти разгильдяи-летуны… Спят, небось, со своими бабами в теплых постелях, сны досматривают, и никогда им не испытать того, что испытал он, Златкин, этой ночью. А Копылов… Нет, Копылова Златкин не проклинал, Копылов разделял его страдания и теперь… А что теперь?
Златкин остановился, пораженный острым, пробившимся через все его переживания страхом и раскаянием… Что же я делаю? Сашка же не сачковал, не придуривался, он на самом деле надорвался, выбился из сил и сейчас, может, уже замерз… Что же теперь? Что я т а м скажу?
Златкин коротко всхлипнул и, обернувшись назад, уставился на прерывистую борозду, проделанную его телом. Возвращаться! Скорей бежать назад! Растормошить его! Разбудить! Заставить идти! В крайнем случае, потащить на себе!
Потащить на себе… И что? Через километр и ты надорвешься. И ляжешь с ним рядом в снег. И глаза твои превратятся в ледышки. Замерзшая кровь разорвет вены. Я песцы обгложут лицо… Что делать, что делать?
И холодный трезвый голос сказал ему. «Иди, куда шел. Ты ничем ему не поможешь. Береги силы и иди вперед».
Во рту у Златкина сделалось сухо и горько. Он пососал снег, потом расстегнул «московку» и сунул под мышки ладони. Через минуту тело ощутило холод пальцев. «Ладно, — сказал он себе, — дойду до той гривки, влезу на вершину ж погляжу…» Он не знал, что откроется его взгляду, но надеялся на какой-нибудь знак, примету, которые помогут ему сделать выбор. До гривки было метров сто, он двинулся к ней, торопливо топча снег.
Если бы Златкин оглянулся, он увидел бы, что рядом с его следом вдогонку легко скользит на коротких охотничьих лыжах коренастый человек с ружьем за плечами. Когда расстояние между ними сократилось до негромкого окрика, человек круто принял влево и, прячась за кустами, пустился в обход гривки. Но Златкин торопился, ему некогда было оглядываться.
У подножия гривки снег был глубже, почти по грудь, и склон крутой, и, еще не добравшись до вершины, Златкин понял, как мало осталось у него сил. Он так хотел увидеть хоть какие-нибудь признаки жилья — следы порубок, дорогу, лыжню хотя бы… Вблизи перевала он начал тянуться взглядом на ту сторону. Ничего! Тот же редкий заснеженный лес, девственный снег. Лишь далеко впереди меж деревьев вроде бы светлел какой-то широкий просвет. Златкин долго смотрел туда. Может, это и есть то озеро, на которое их должны были сбросить?! Но как далеко до него… «Ну, вот, Саша, — мысленно обратился он к Копылову. — Я должен идти дальше. Если бы я что-то такое увидел, я, ей-богу, вернулся бы… А так — что ж. Я и один вряд ли доберусь… Скорей всего, что нет», — добавил он, словно уговаривая Копылова.