Не то чтобы Павел Арсеньевич не доверял своим ребятам. Ребятам он доверял. И вообще опыт жизни привел его к мысли, что плохих людей не бывает, по крайней мере, среди изыскателей. Люди делали свое дело, не жалея себя, не щадя, и если когда случались за ними грехи, Павел Арсеньевич не торопился ребят осуждать, порицать. Он думал, что и сам ведь тоже не ангел, сам грешен. Путь человека по жизни неровен, тернист. Изыскательский путь пролегает, к тому же, в глуши. К совершенству надо, конечно, стремиться. Но пока достигнешь его, споткнешься не раз. Но надо стремиться. Так понимал Павел Арсеньевич свою обязанность начальника партии и человека. Тут на ум ему приходила придуманная лукавым мудрецом, доморощенным эпикурейцем присказка насчет телесных радостей мира, которых хотя и не достичь досыта, но к достижению надо стремиться. Павел Арсеньевич улыбался…
Когда готов был обед или ужин, Аннушка стучала обухом в ведро, созывала ребят. Павел Арсеньевич не заставлял себя ждать, приходил к костру, садился за стол, сколоченный из тесаных осиновых жердей — небольшенького росту, кубоватенький, плотный, с округлой, как дыня, головой, с толстым носом и толстыми же губами, с маленькими, темными, глубоко сидящими глазами, в кирзовых сапожках маленького размера, в рубахе с закатанными рукавами. Сев к столу, он вкусно, споро прихлебывал борщ, отправлял в рот полную ложку кулеша с тушенкой, при этом держал застольную речь — под звучную музыку дружной, обильной трапезы, под шелест берез над головами.
— Что такое изыскатель? — спрашивал Павел Арсеньевич. И сам себе отвечал: — Изыскатель — это стойкий, мужественный, готовый выполнить до конца порученное ему дело мужчина… — При этих вступительных словах начальника партии девчушки-реечницы фыркали, Павел Арсеньевич продолжал: — Я к тому это говорю, что изыскатель не должен рассчитывать на благодарность людскую. Он мыкается полгода в тайге, оставляет семью без главы, без хозяина, недобирает того, что положено мужику от бога… — Тут реечницы опять фыркали. — Изыскатель в известном смысле подвижник, — развивал свою мысль Павел Арсеньевич. — Кто его гонит из теплого угла куда Макар телят не гонял? Никто не гонит. Так что ж получается? А получается то, что изыскатель — особенный человек. Рыба ищет где глубже, а изыскатель лезет в тьмутаракань. Вот взять хотя бы нас, нашу партию. Мы с мая в тайге. Сегодня у нас двадцать первое сентября. Сколько раз мы помылись в бане? Два раза. О чем это говорит? Это говорит о том, что мы старались как можно скорее выполнить порученное нам дело. Мылись в ванне за нас начальник экспедиции и главный инженер проекта. Они прокладывали трассу на карте. Там все было гладко. А на поверку вышло не так-то и гладко: три переправы, пара прижимов да пара подъемов по тридцать градусов. Вот теперь нам и скажут: молодцы, ребятки, хорошо поработали, но сделали не то, что нужно. Начинайте-ка все сначала. А мы что скажем на это? Мы выругаемся, облегчим душу да примемся за новый вариант. Дадим телеграммы женам, чтобы ждали к Новому году… И будут ждать, никуда не денутся. Изыскатель обязан довести начатое дело до конца… На то он изыскатель.
— Дурных нема, Павел Арсеньевич, — сказал Эдуард.
Стук ложек за столом поутих. Насторожились ребята, ощетинились. Дед Моха подвинул треух на голове, чтобы слышать.
— Да это я так, — сказал Павел Арсеньевич. — Бог даст, обойдется. Начальство не заинтересовано в зиму пускаться. Я это к чему говорю? Я это к тому говорю, что изыскатель должен всегда быть готовым к крутым поворотам, не тешить себя надеждой на легкую жизнь. Радостей нам выпадает всего ничего, да и тех мы не ценим, не умеем воспользоваться как следует быть, по-человечески… Я помню, давно было дело, в послевоенные годы. На Чусовой мы вели изыскания, проектировали сплавной рейд. Жили в богатом селе Плешакове. Мне и напарнику моему Мише Станицкому особенно повезло. Взяли нас на постой молодые вдовицы. И жили мы с Мишей, как сыр в масле катались. Время голодное тогда было, мы с Мишей только вернулись с войны, шинелек еще не сносили. У наших хозяек коровы, овцы, куры, свинота разная, овощ на грядке свой, соленья, моченья. Рыбка тогда водилась в реке. Поотъелись мы с Мишей, будки наростили, воротники гимнастерок не сходятся, надо пуговицы переставлять. Ну, и мы тоже старались в грязь лицом не ударить, держали форс. Крыши перестелили нашим хозяйкам, дров наготовили на зиму, занимались хозяйством, как подобает мужикам. Молодые были, силенок хоть отбавляй. И что же из этого получилось? А получилось то, что вроде как мы поженились. То есть променяли нашу вольную жизнь на рыжики соленые в сметане. У наших вдов ребятня. И ребятишки к нам привязались. Сезон отработали чин по чину. Объект у нас приняли. Прислали за нами маленький самолетик. Других дорог не было там, а те, что были, размыло дождями. Да. Зазнобы наши плачут, рыдают. Ну, мы, конечное дело, утешаем их, обещаем приехать еще. Мужиков тогда недостача была по всей стране, а в Плешакове чуть ли не каждый второй дом вдовий. Порвали мы все же с Мишей наши брачные узы, наконец вздохнули свободно…