Смиренная плита, как жирный морж, плюхнулась в Бию, спасаясь от жары. Над водой только спина зверя — гладкая, черная; бугристые ноздри торчат на середине реки. Бия изо всех сил старается столкнуть Смиренную плиту с места, да не хватает силенок.
В воскресный день гулял по парку Иван Чендеков, лоцман.
Иван только вернулся домой со своей командой. За двое суток сплавили они в Бийск три сплотки пихтовых бревен. Деньги получили хорошие, решили выпить. Иван выпил со всеми, но немного. Ему хотелось выпить еще, но он не стал, а пошел в бийский универмаг и купил черный костюм, прочный, хороший костюм. Еще он купил галстук с голубыми и фиолетовыми полосками и черную кепку с пуговицей на макушке.
Вернулся Иван домой в Турачак, дождался воскресенья, надел с утра новую кепку, костюм, галстук и пошел в парк.
Солнце палило, и лоцман немножко вспотел. Лицо его, цвета поджаренного кедрового ореха, лоснилось, а глаза, чуть-чуть раскосые, черные и хитроватые, сияли.
Причин этому сиянию было несколько. Пока Иван гнал по Бии плоты, жена его, Вера Чендекова, принесла из продмага полтора кило сахару и сразу же заварила бражку. Не ахти какая крепкая настоялась бражка к воскресенью, но все же Иван выпил три стакана, а потом еще, на дорожку. Оказалось хорошо: не пьян, а вроде что-то такое есть…
Но это была не главная причина. Имелись другие причины: костюм новый, кепка… Много причин. Сияли у Ивана глаза в это утро потому, что лет он имел за плечами двадцать пять и звание такое, равного которому нет на Бии, — лоцман.
Потому и пел в это утро Иван Чендеков полюбившуюся ему песню, — нет, не самую песню, а только мотив. Слышал он его прошлым летом. Плыли тогда с ним на плоту туристы из Артыбаша, до самого Бийска пели эту песню. Слов Иван не запомнил.
Шел он по парку, пел, и хватало песни надолго. А слова понемножку подбирались свои. Ложились они в песню складно, и выходило по этим словам такое, чего раньше Иван никогда и не думал. Выходило, что нет на Бии лоцмана лучше Ивана Чендекова, и на Сары-Кокше тоже нет. Все знают Чендекова, каждый здоровается с нам за руку в Камбалине и в Кебезене, в Турачаке и в Озере-Курееве. Все пороги знает лоцман Чендеков — и Кипяток, и Бучило, и Привоз, и у Смиренной плиты он ни разу не попадал в водоворот — не венчался, как говорят на Бии.
Взошел Иван на высокий бийский берег и стал глядеть на реку, просто так глядеть, потому что был воскресный день и не было лоцману никакой работы.
Слева от Ивана крутая излучина — Бия тут со всего маху ударяет в отвесную скалу. А скала эта — часть бома, старой каменной сопки, в нее вцепились корнями сухие, тощие сосны. Расшиблась вода о камень, ревет, как подраненный медведь, с ревом мчится дальше. И бьется опять: граниты стерегут ее в самом разгонном месте. Закипает вода, пенится, как уха в рыбачьем котле над костром. Так издавна и зовут этот порог «Кипятком».
Вырвалась вода из Кипятка неостывшая, белая от пены, да и это еще не все. Теперь на пути ее дыбится гладкая, скользкая спина речного зверя — Смиренной плиты.
Долго смотрел Иван Чендеков на привольную игру воды и камня, протрезвел и, поверив в свою песню, подумал так:
«А хозяин, однако, кто? Хозяин — я, Ванька. С Ванькой не пропадешь, нет. Ванька шибчей всех по Бии плавится, Ванька…»
На реке показался плот, — свою работу Бия справляла без воскресного отдыха. Шестеро стояли на плоту, и среди них, на исконном лоцманском месте, сивобородый старичонка на кривых ногах. Имя старику Степан Парфенович, фамилия Кашин, только это для документов. А известен он на Бии под другим именем — «Лягуша Болотная». Пять десятков годов с гаком ходит он на плотах по Бии и носит это прозвище, а почему — говорят разное. Старики помнят, как женился Кашин на алтайке и ушел из села, срубил себе хату в таком месте, что курам на смех — на трясучем болоте, где и клюква не растет. Смеялись люди, отсюда и кличка пошла — Лягуша Болотная.
Кличка живучая. Да и мудрено ей сгинуть, если у Степана Парфеновича нет иного присловья, кроме как про лягушу. Крепких выражений он себе не позволяет. Только крякнет, если что, да скажет проникновенно: «Ох ты, лягуша болотная!»
Сызмальства плавает Кашин по Бии. Скрючила ему бийская студеность суставы. Со Смиренной плитой он венчался, в Кипятке тонул, в Бучиле на бревнышке волчком вертелся. Так считают на Бии: Кашин — первый лоцман. Так считают уж лет тридцать, а может, и того побольше…
Миновал плот излучину, понесся прямо на скалу. Изготовились шестеро на плоту, вцепились в греби. Вот она, скала, сейчас примет на себя грузную сплотку, сейчас…