Сперва сюда ломились поглядеть, как наши выигрывают, потом, когда перестали выигрывать, любопытно было иной раз взглянуть, в какой форме находятся москвичи — так ли сильны перед чемпионатом мира, как пишут в «Советском спорте»? Затем, когда скатились в класс «А», приходили посмотреть на Даню…
Теперь, когда Даня сломался, смотреть стало больше не на что.
Они появились в городе почти неожиданно.
Там, в столице, только что учредили новый кубок, и какая-то добрая, видимо, душа, вдруг вспомнила о блиставшем еще недавно «Сталеплавильщике» и решила в розыгрыш включить и его.
И вот москвичи неторопливо, словно прогуливаясь, по два, по три человека рядком шли растянувшейся вереницею по проспекту Металлургов, и среди них шагали два бывших наших игрока — тоже теперь столичные жители…
Они пришли на площадку и стали, осматриваясь, у борта. Кто-то из москвичей открыл дверцу и в меховых высоких ботинках, с молнией по голяшке, вышел на лед, не вынимая рук из карманов, попробовал слегка прокатиться; другой лоском потыкал; третий просто понимающе кивнул — и все они вертели головами, поглядывая на только что расчищенное, с еле заметными полосками снега поле, и на пустые, такие неуютные здесь трибуны, будто целиком сделанные из бетонных лестничных маршей, и на низкое, заметно подкрашенное комбинатовским дымком голубое небо.
А на них, знаменитых москвичей, с грустным любопытством поглядывали еще не успевшие уйти с площадки, разом переставшие шоркать метлами служители — сухонькие дедки в облезлых кожушках, да в телогрейках, в ватных, пониже спины оттопырившихся теперь, когда дедки разогнулись, штанах, в разношенных валенках… Ах, эти дедки!.. В далекой молодости терпеливо кормили в холодных бараках вшей и отбивали себе ладони на жарких митингах около первых сталегорских дымов, по двадцать пять, по тридцать годков отстояли потом рядом с кипящей сталью, а на склоне лет, переживши случайно столько своих товарищей, открыли вдруг совсем иной, словно малых ребят потянувший их к себе, сверкающий мир… Собираясь устраиваться сюда на работу, надевали пропахшие нафталином шевиотовые пиджаки со всеми регалиями, строго подкручивали усы, значительно посматривали на отражение свое в зеркале, а потом с директором, совсем еще по сравнению с ними мальчишкой, разговаривали подрагивающими голосами и отмахивались отчаянно, когда речь заходила о деньгах, или не хватает, мол, пенсии, — в том ли дело!
С какою торопливою охотою, со скребками в руках, выбегали они на лед в перерывах между периодами, какой сплоченной шеренгой катили все вырастающий перед широкими совками лопат снежный бурун, с какой тщательностью заметали случайные огрехи, как поспешно убегали с площадки, когда выкатывался судья, и если, случалось, при этом оскользались и падали, болельщики пошумливали дружелюбно, шутливо покрикивали, а дедки, поднявшись быстрехонько, отмахивались — экая, мол, беда! Лишь бы выиграли наши.
О сталегорском хоккее, да и не только о нем, знали они теперь всю, что называется, подноготную и, как никто, пожалуй, другой, страдали душою за своих; но непросто прожитый век не отучил их уважать чужое достоинство, и потому сейчас, когда приезжие пробовали лед, кто-то из дедков, стоящий к гостям поближе остальных, спросил приветливо:
— А что без буторишка? Или кататься не будете?
И один из этих, одетых в дубленки и в пыжиковые шапки красавцев, щедро улыбаясь, ответил простосердечно:
— А стоит ли, дед?.. Зачем?
Пораженный старик бочком-бочком отошел к своему товарищу, и вдвоем они постояли, озябшие, пошвыркали носами, постучали нога об ногу пимами, поахали, тут к ним третий подошел, а дальше — дело известное: в общем, вечером, когда стал собираться народ, эти трое стояли сразу за контролерами у входа, рассказывали завсегдатаям, которых знали в лицо, одну и ту же историю — о том, как москвичи не захотели перед игрой покататься, — и грустные голоса стариков были похожи на те, какими обычно люди приглашают пройти к столу на поминках.
Им в ответ понимающе головами покачивали: мол, ясное дело, дожили!.. Они и «Сталеплавильщик» только затем небось включили в розыгрыш, чтобы дать кое-кому отдохнуть!
Перед самым началом игры у наших случилась заминка, четверо полевых никак не могли дождаться пятого, судья настойчиво свистнул еще раз, и тут, низко пригибаясь, через борт перемахнул Даня, лихо, как в былые времена, взмахнул клюшкой и, заваливаясь набок, по дуге потел к центру. Судья нетерпеливо вбросил шайбу, но Даня, потянувшись, каким-то чудом отнял ее, отдал партнеру, кинулся вперед, получил пас, одного и другого обвел, третий подставил ему подножку, и, падая, Даня сильно и коротко успел пробить — за воротами у москвичей мигнула красная лампочка.