Нет, мальчик, ты, наверное, просто не жил в таких, как наш, городах.
Стоявший рядом начальник городской милиции в погонах полковника и в высокой серой папахе положил мальчику на запястье руку в перчатке. Без всякого намека, но очень вовремя негромко сказал: «Вы свободны».
Мальчик оказался паинькой, не то что наши болваны — говоришь ему, а от него что от стенки горох.
Но вынесся из раздевалки ушедший первым один из молодых тренеров.
Полковник наш — дядька и правда деликатнейший, но, когда надо, и холодный как лед — учтиво пальцы поднес к краю папахи.
— Полковник Стрелковский. Позвольте заявить, видел собственными глазами. Придется мне быть свидетелем, если что…
И так же учтиво взял тренера под локоть, уходя с ним в глубь раздевалки и переводя разговор уже на погоду, — он ведь еще и большой дипломат, наш Стрелковский.
Зная, однако, любимый город, которому он отдал не один десяток лет, полковник потом совершенно один — без какого-нибудь завалящего старшины — как бы в глубокой задумчивости, руки за спиной, прогуливался около автобуса, в который садились гости. И служебная его «Волга» чинно следовала потом за автобусом на край города — почти до самых комбинатовских дач. Но это уже так, больше ради приличия, потому что в тот вечер в нашем городе ну просто не могло ничего такого случиться — разве социологи наши даром едят свой хлеб?
Да тут и академий оканчивать не надо, чтобы понять: до того ли нашим болельщикам в эти счастливые минуты, после победы?..
Опять по заметенным улицам катили оживленные толпы, над которыми подрагивающим на морозе парком носился радостный разговор, и носился смех, опять перестраивались на ходу, чтобы стать один к другому поближе, взять за локоть или просто потереться плечом, опять забегали вперед, чтобы друзей своих увидать всех сразу и всем сразу что-то такое сказать и всем улыбнуться.
— Ну, эти совсем в конце расклеились!
— Обиделись мужики.
— Сталегорск надолго небось запомнят.
— А видели, как Даня своих-то щенков школил?
— Даня — капитан — какой разговор!
— А маленький этот, маленький!
— Серега?.. Куночкин?
— Не растерялся — закатил-таки!
— Это Данина надежда, мужики…
— А слышали, братцы, что Сюня хочет вернуться?
— Чего это он вдруг?
— Да после проигрыша сегодня, после проигрыша!
— Хватилась бабенка, когда ночь прошла, — этот Сюня!.. Чем раньше думал?
— Да нет, он, Сюня, ничего…
— Да никто не говорит, пускай едет, разговор к тому — зачем уезжать было?
— А ведь можем, мужики, если возьмемся?! Ведь можем же!
— Вот погоди, оклемается наш Елфимыч, срастется у него ключица…
— И тут же заберут его куда-нибудь.
— Теперь не заберут. Этот сезон отыграет.
— Конечно, если бы нас не грабили… какую можно команду!
— Подожди, вот молодежная тройка заиграет… Серега Куночкин в силу войдет…
— А все-таки уделали сегодня пижонов!
— Наука будет. Думали, тут лаптем щи до сих пор…
— А давай-ка прибросим, мужики, какую можно команду, если всех наших…
И среди всеобщего ликования такая вдруг сердце сжала тоска!..
Что ж из того, что мы выиграли сегодня? Завтра мы опять непременно проиграем, ведь мы обречены на это — проигрывать. Радость эта сегодняшняя — как дождь в пустыне. Пьем воду, плещемся в ней, разбрызгиваем, а она уже уходит и уходит в песок. Когда еще бог пошлет?..
Однако нынче наш день.
Ведь если мы у тебя, Москва, не будем выигрывать — кого ты от нас потом возьмешь, что ты от нас получишь, у кого потом выиграешь сама?
Сегодня наш день.
Пускай нам завтра столько накидают, что и с собой не унесешь, не в этом дело — неужели у каждого только затем в руках клюшка, чтобы пустили поближе поглядеть, чья возьмет?
Следующий день был воскресенье.
Утро выдалось ясное, с крепким морозцем, но то ли ночью опускалась на город летучая, почти мгновенная, оттепель, то ли начали еще в третью смену, сразу после выигрыша, подтапливать мужички на комбинате — деревья по проспекту Металлургов стояли все в куржаке, и чугунные решетки были оторочены глубокой пушистой изморозью. Под этими деревьями, мимо этих решеток неторопливо шел рядом с женою своею Викой капитан «Сталеплавильщика» Витя Данилов, а впереди них, обгоняя один другого, чтобы первым поспеть к накатанной посреди тротуара коротенькой ледяной дорожке, бежали трое мальчишек. Отец не спускал с них глаз, а маленького иногда и вовсе около себя придерживал, взявши за концы шарфа под воротником шубки, поэтому снова иной раз не замечал поднятых в приветствии рук, но сегодня Вике не приходилось толкать его в бок, потому что все, кто приподнимал руку, тут же дружески окликали: «Витек!..», «Данька, чертяка!..», «Виктор Иваныч!..»