Нисколько он не стыдился своего непонятного страха, ибо страх вызывала такая хрупкая машинка, которая сама не знает, на чем она держится, да еще и летит.
Из совхозного табуна отобрал себе Бахтияров с десяток тощих кобылиц, в чем душа держится, но зубы здоровы, да меринков, что пошире в груди, сбил в связку и через две недели уже гонял рысью по ущелью, а спустя месяц поднимал в галоп на плато Большой Оленьей Лапы. Охотничьи угодья Бахтиярова, на которых производила сейчас поиски партия Еремина, чуть-чуть превышали площадь Андорры, Люксембурга, Мальты, Монако, Кипра, вместе взятых, как раз половину Швейцарии, и кем руми представлял себя и видел изнутри — маркграфом, герцогом, магараджей или папой римским, Еремин пока не угадал, но то, что Бахтияров оставался владыкой, уже не вызывало сомнений. Поднимаясь по распадкам, спускаясь с горушек, пересекая речки, Еремин все чаще и чаще натыкался на давнишние бахтияровские знаки, насчитал их более сотни, сбился в своей арифметике. Но почти везде, судя по знакам, охотник шел на зверя один, с тремя-четырьмя собаками. Сначала Еремин не понимал, почему лосиная нога поднята на трехметровую высоту, и чтобы разглядеть иероглиф, приходилось задирать голову, потом догадался — это ведь снега такие, знаки зимой вырубались…
— Сотня лосей — просто бред какой-то, — поражается Еремин и вглядывается в Бахтиярова, как в чудо непонятное, а тот улыбается дружелюбно, в глазах — хитринка. — Космические масштабы. Я сотни глухарей не добыл вместе с рябчиками, если сложить. А тут — лоси?! Ужас какой-то… Неужто съели? — допытывается он у охотника. — Это же горы мяса?..
— Съели! Начисто съели, — хохочет Бахтияров, открывая широкий крупнозубый рот. И вдруг неожиданно для себя удивился. — А раньше столько же били, да еще лисам. Лисам добывал мясо, черно-бурым лисицам. Тридцать копеек кило… Да и метил на кедрах половину. А медведей спроси — сколько? Соболя? Лисы… Пропади они пропадом, жрут, как огонь. Наши бабы шкур их не носят.
— А твоя мехом греется? Ладно, — решил неожиданно Бахтияров. — Дам тебе двух соболей. Подарок! Нет, дам тебе трех, — сурово сказал он. — Дам трех, если ты меня отдаришь.
— Чем же я могу отдарить? — удивился Еремин.
— Давай биноклю, мне больно надо!
— Это один… один столько добывает, а сколько же во всей тайге? — задумался Еремин, и ему стало не по себе. — Лисы… понимаешь. Да лучше их свининой кормить, черт возьми!
— Свинина вкусная. Да! — облизнулся Бахтияров. — Раза два ел. Один раз в Ивделе… а другой…
В другой раз пристрелил он поросенка у продавца. Тот привез его на самолете за пазухой, кормил сгущенкой да консервированным салатом под названием «Охотничий». Унес Бахтияров поросенка в лес и съел один. Три дня потом спал, лежал под кедрами — больно хорошо, так прекрасно! Продавцу было жалко поросенка, со слезами на глазах просил он Бахтиярова след того гада отыскать: «Найди, руми, награжу!» Через время передал ему Алексей копытце и клочок уха: «У тебя под домом нашел, собачки закусили…»
Геологи, особенно молодые, еще не обтертые, уходят в маршрут с ног до головы увешанные оружием — за плечами двустволка или «Белка», на поясе нож-тесак, стрельба и грохот не стихают. Тайга нетронутая, безлюдье, зверь непуганый, жирует себе покойно, а у молодняка глаза горят — за плечами ружье! Птица еще на гнездах сидит, яйцо чуть согрела, зверь в линьке — лупят, пуляют по всему подряд — сойка ли, кедровка ли, дятла бьют, дрозда и того с ветки снимают.
— Отбери ты ружья у них, яны поэр, — взмолился вконец рассерженный Бахтияров. — Мышей ведь бьют, а? Сколько надо мяса — добуду, только скажи! Птица станет на крыло — бей! А эту… — Он кинул под ноги Еремина окровавленный комочек в перьях. — Мышей почто бьют? Шкурка ему нужна, или он кушает ее? Мышь — соболю, кунице корм… Какой же темный и дикий народ?! — поражается охотник.
Руми Бахтиярову — охотнику, всю жизнь проведшему в урманах, в конде-тайге, непонятно и странно: почему так скоро и навсегда безвозвратно одичал человек в больших городах?
Еремину не совсем понятен Бахтияров, и часто, вглядываясь в него, он спрашивает себя, почему охотник уже три года не приходит в свое угодье, бродит по ничейным речушкам, по бесхозным чащобам, а вот пойти к нему каюром согласился сразу, не ломаясь и не торгуясь, как будто бы давно того ожидал.
— Ты сбежал? — спрашивает его Еремин. — Тебе страшно или стыдно? Горько тебе?
— Худо мне, — ответил великий охотник. — Не я погубил… глупый карась… Ушел, не думая, в поселок. О, боги Земли и Неба! Живое развожу в жертву ей. Примет ли?