— Ох, там уже набежало, поди!
Пришел отец. Долго мылся во дворе у рукомойника, оттирая по очереди замазученные пальцы и разглядывая их. Надел чистую фланелевую рубашку, коричневую, с оранжевыми полосками, любимую когда-то Першиным первую обнову после армии. С некоторых пор отец вообще перестал покупать себе рубахи, потому что сын гнался за модой и понавез их из города чертову уйму, а носить не носил.
Сели ужинать в летней кухне. Мать поставила на стол сковородку с горячими промасленными блинами и миску холодных вареников с творогом еще от обеда, сметану, молоко…
— Ну что вам еще… огурцов, может, принести малосольных? А то тут молочное все!
Отец сидел устало, навалившись всем телом на стол.
— Не надо огурцов, — сказал он недовольным голосом и внимательно посмотрел на сына. — Ну что, похоронили Ивана?
— Нет, так оставили, — всплеснув руками, ответила мать. — Чего ты спрашиваешь… ерунду какую-то!
— Похоронили… — угрюмо подтвердил Першин.
— Да-а… — Отец тяжело вздохнул, — Все деньги! А не хотел ведь ехать, говорят… Он же в субботу восемнадцать часов за баранкой отсидел — ячмень возил от комбайнов. Так бабы ж чертовы: айда, заводи… сверхурочные, как же, двойной тариф.
Мать сокрушенно покачала головой.
— Что ты мелешь? Ну что ты мелешь?.. Буровит незнамо что!..
— А ты, профсоюзный бог, куда глядел? Нарушение трудового законодательства — могут ведь и спросить.
— Уборка… — вяло ответил Першин. — А в уборку разрешается…
— А ты вспомни, — снова вступилась мать, — вспомни, как ты работал в колхозе, когда еще колхоз у нас был, много мы знали о каком-то законодательстве? Поднимаешься — еще черт в кулачку не бьет, а придешь, бывало, уж корова давно мычит во дворе недоенная. За палочки работали, а что на эти палочки начислят в отчетной — одному богу известно.
— Ладно, — отмахнулся отец, — то одно было время — теперь другое… Ты мне вот что скажи, начальник: что у нас творятся с техникой? Вот раньше комбайн был «Сталинец» — деревянный наполовину, а ведь по скольку лет работал. Некоторые, помню, еще довоенного выпуска были… А теперь… приходит новенький — горит от покраски, сияет весь будто из золота, а сезон поработает — и готов: рассыпался, расшатался, рвется по живому железу, как гнилой кафтан. И не знаешь прямо, что делать? Сварка не держит — заплаты надо наклепывать…
— Вот и наклепывайте, — поддакнула мать, — на то вы и поставлены ремонтниками. Только языком мели поменьше: тебя когда-то чуть не притянули за длинный язык — так тебе не наука…
— Нашла чего вспоминать?! — отмахнулся отец. — Тогда за что только не притягивали: за подшипник расплавленный трактористу два года давали без разговоров, да и то если вредительства не усмотрят, а только халатность…
— Правильно… зато и порядок был. А теперь, я посмотрела, что шофера-то наши делают, когда силос возят: приедут в обед, наедятся в столовой, потом идут к машине, достают бутылку, по стакану выпьют — и поехали как ни в чем не бывало. Думаешь: господи, сами побьются — черт с ними. Ребятишек бы хоть не подавили на улице.
— Да-да-да! — передразнил отец. — Вам это пьянство везде мерещится, потому что если мужик какую пятерку пронесет мимо дома, так вы готовы за это на дерьмо его извести. Все куда-то копите, копите — мало вам… Да еще выставляетесь друг перед другом: «Я своему мужику зря выпить не дам!» Дуры! А мужик думает: «Погоди, я посмотрю, как ты мне не дашь выпить». И напьется назло еще!
— Это что же — я тебе не даю выпить, ущемляю тебя?
— Да не об тебе речь, а вообще… А хоть бы и ты: если я в район или в город еду, ты мне все по расчету выдашь к потом отчитаться заставишь по каждой копейке. А на что тебе это — задумайся ты своей головой! Может, мы голодом сидим? Может, у нас не хватает чего в доме? Или у нас дети сами себя не прокормят? Или государство в пенсии нам откажет? Для чего же нас государство освобождает от налогов, увеличивает зарплату, начисляет пенсию, и все такое? Для того чтобы мы не тряслись над этой грешной копейкой, а жили другими интересами: культурно отдыхали, красиво одевались, ездили бы в отпуска, смотрели бы всякие достопримечательности. А у вас одна песня: «Куда? Зачем? Да это же сколько денег надо!» У Васьки Бородинцева Шурка все карманы проверяет. Ну, и умная она после этого?
— Так ведь дети, а он пьет…
— Дети… ну и что? Они вон наедятся молока с хлебом и пластаются по деревне — и им хоть бы что. Нет, дело тут не в детях, а в жадности и в упорстве. Она, видишь ли, упорная, хочет, чтоб все было по ее: «Не дам выпить почем зря — вот и все!» Она, видишь ли, точно знает, когда зря, а когда не зря. А ему это знать не положено, раз уж он, дурак, женился на ней. Вот и Люська зудила Ивана за каждую копейку, теперь некого зудить…