— Разве мало у нас хороших людей — коммунистов?
— А кого? Специалиста выдернуть из производства? Работника? Плохого не утвердят, а хороший мне в хозяйстве нужен.
— Парторг, по-твоему, не работник?
— Не придирайся только! Не лови меня на слове! Сам понимаешь прекрасно — это лучший вариант! И самый простой: людей ты хорошо знаешь — они одни и те же; работа — примерно одинаковая. Перейдешь из одного кабинета в другой — только и делов! Першин помолчал, тяжело вздохнул.
— А если я не захочу?
Павел Петрович снова посмотрел на него, словно прицеливаясь.
— Почему?
— Ну-у… у меня, может быть, другие жизненные планы.
— А устав ты помнишь?
— Помню… но так обычно не делается, чтобы против воли на руководящую работу…
— Всяко делается! — жестко отрубил Павел Петрович. — Как надо, так и делается… А что у тебя за планы?
— Я институт кончил… — не сразу ответил Першин, — педагогический, между прочны.
— В школу собрался?
— Допустим…
Павел Петрович недоверчиво и удивленно хмыкнул.
— Нашел тоже!.. Ему такое дело предлагают… такими должностями не бросаются, понял? Это тебе не шуточки! Чего это ты вздумал вдруг?! Никогда от тебя не слышал…
Першин развел руками, прямо посмотрел Павлу Петровичу в глаза.
— Хочется жизнь прожить честно — такое маленькое скромное желание!
Павел Петрович изумленно вперил в него самонадеянный взор.
— Так… а партийная работа тебе в этом помешает?
— Не совсем так, — твердо и спокойно ответил Першин. — Просто в этом случае я должен буду еще долгое время работать с нынешним директором, находить общий язык и вообще быть ему признательным за все те блага, которыми он осыпает меня.
Это было совсем неожиданно и, должно быть, очень обидно и неприятно для Павла Петровича. Он просто растерялся, но скоро привычно взял себя в руки.
— Значит, директор тебя не устраивает?
— Да, директор… за которого я когда-то голову мог положить, а сейчас бы очень жалел об этом.
— И что тебя не устраивает во мне?
— Многое.
— А конкретно? Ты можешь сказать конкретно? Хотя бы одну из причин?!
— Конкретно, Павел Петрович, ты все меряешь на деньги, — прямо и твердо продолжал Першин, — на материальные блага, так сказать… Я как-то раньше не придавал этому значения: экономические рычаги, принцип материальной заинтересованности и так далее — все как будто правильно, естественно, но однажды вдруг испугался… Испугался, когда понял, что деньги у тебя стали мерой всего, мерой добра и зла, нужности и ненужности людей, их поступков — все на рубли! И у нас у всех, работающих с тобой, тоже… постепенно… Мы уже не замечаем, как строим на этом все наши отношения, систему доводов…
— Стоп! — нетерпеливо остановил его Павел Петрович. — Тогда я хочу уяснить несколько принципиальных моментов. Момент первый: кто после меня громче всех ратовал за хозрасчетные звенья, утверждая, что это принцип настоящей материальной заинтересованности и ответственности за труд, за его конечные результаты; и когда у некоторых вышло по четыреста рублей в месяц и райфинотдел испугался, кто вместе со мной доказывал на всех уровнях, что нужно выплатить рабочим все до копейки, а не причесывать под общий уровень?! Кто это был — ты или не ты?
— Я… Ну и что?
— Ничего — постой! Момент второй: почему мы отказывались от двухсменки на ферме и перешли на двухцикличную дойку? Потому что в наших условиях это грозило, прежде всего, потерей в зарплате доярок — так или не так?
— Так…
— И кто после меня снова горячее всех убеждал нашего многоопытного Григория Ивановича, что нет такого закона, чтобы доить коров именно три раза, а не два, допустим, или четыре?
— Я, — твердо сказал Першин.
— Но ведь мы рисковали, когда решили попробовать это дело на третьей ферме, хотя и знали, что удои сначала упадут, а потом должны выравняться. Ведь если бы там, наверху, узнали, почему упали надои, нас вытряхнули бы из кресел, не дожидаясь результатов эксперимента. И теперь ты в этом раскаиваешься — так?
— Нет, не раскаиваюсь.
— Тогда я тебя не понимаю! Ты же сказал, что раскаивался бы теперь…
В это время открылась дверь и в кабинет заглянул грузный мужчина лет пятидесяти с бурым от загара лицом, такого же цвета мощной шеей, на которой прочно сидела крупная коротко остриженная голова. Из-за его широкой спины выглядывала пожилая женщина, повязанная белым платком, в туго обтягивающем ее платье из яркой ткани с какими-то большими экзотическими цветами по белому полю. Это были управляющий и заведующая молочнотоварной фермой третьего отделения.