— Как ползешь, Сашка?! Не локтями да коленками упирайся, а брюхом, всем телом вплотную держись!.. И задом поболе виляй, будто фастрот танцуешь… Эх, ядрена корень, чему тебя в армии учили?
— Тут не фокстрот, тут скорее буги-вуги, — клацая зубами, отозвался Сашка и провалился, ушел по пояс.
— Тону-у! — завопил он. — Мамочка родная!.. Спасите, люди добрые!!
К нему подобрался Анохин, подсунул свою тесину, потянул, но и сам оказался в воде. Подоспел Никитич, обе тесинки да еще свою фанерную крышку сперва толкнул скользом Анохину — тот выбрался, потом таким же манером вызволил и Сашку.
Они лежали на льду, одышливо хрипя, отплевываясь и грубо ругаясь.
— Куда ты нас тащишь?! — зло кинул Никитичу Анохин.
— Надо до тех вон белых кочек добраться. Там лед покрепче должон быть…
— Должон быть!.. — передразнил Анохин, но спохватился, умолк.
— Теперя-ка так… — Никитич с трудом, как сухую корку, проглотил обиду, критически оглядел мужиков, как бы стараясь понять, на что они еще способны. — Теперь будем катиться на боку. Тесину двигай вперед — и поперек ее с боку на бок. Видали, как бревна по лаве накатывают? Тада поехали!..
Добрались они до этих конек, когда солнце совсем село и воздух стал разбавляться легкой синевою, а лед, полыхавший днем расплавленным металлом, потемнел, словно подернулся пепельной окалиною.
Не ошибся Никитич: покрытые ноздреватым снегом кочки — торосы — хоть и мелкими пятачками, но сохранили под собою плотный лед, не дали ему протаять до воды. На эти-то пятачки, выбрав какие покрупнее, Никитич и расставил своих спутников шагах в десяти друг от друга — для большей безопасности. И Сашка, как только почувствовал под ногами твердь, — сразу и взбодрился, испуг стал помаленьку выходить из него, как дурные винные пары. И он первым заметил, что над озером большими табунами идет перелетная птица, и, стараясь подавить в себе остатки недавнего страха, унять нервную дрожь, крикнул:
— Слышь, Никитич? Ружьишко бы сейчас!..
Такой уж он был легкий человек, этот Сашка-шофер: не утруждал себя лишними мыслями, не обременял хлопотами и заботами. Жил как в поле трава — сейчас хорошо, а там — что бог пошлет…
Анохин Гаврила Николаевич был человеком совсем другого склада. Устроившись на своем пятачке, он, правда, тоже сначала успокоился: терпеть пока можно… Не в пустыне же, не в Ледовитом океане в конце-то концов!.. Но, как человек основательный, привыкший все делать и знать наверняка, он решил проверить прочность своей кочки: сколько же на ней можно продержаться? Потопал ногами, слегка подпрыгнул… Прыгнул повыше — и кочка малость покачнулась, чуток просела поплавком и снова стала на место…
У Анохина почему-то заломило зубы, сухо стало во рту. Понял он, что спасательный пятачок его — не надежнее, чем опущенная в воду дырявая бочка. Да! Эта ледяная пористая бочка будет под тяжестью его тела постепенно напитываться водою и оседать… Он пошарил по карманам, отыскал размокший коробок спичек, вытащил мокрую и липкую, как лягушка, пачку сигарет. Все это зашвырнул подальше, спросил осипшим голосом:
— Никитич, закурить не найдется?
Старик извлек из-за пазухи целлофановый мешочек (давнишняя привычка человека, постоянно живущего на природе, — в первую очередь хранить спички и табак: не только от дождя — от влажного промозглого воздуха махорка отсыревает, становится горькой). Тщательно свернул цигарку, поджег ее, закрыл в алюминиевую коробку для рыболовных крючков:
— Лови, Николаич!
Анохин затянулся с такой жадностью, что цигарка затрещала и пыхнула искрами, крепчайший махорочный дым ударил в голову, благостное тепло растеклось по всему телу — словно хватил с мороза добрый фужер коньяка. Вот теперь-то, после короткого отупения от непомерной усталости, и поднялась в нем, взыграла непокорная и властолюбивая натура: «Как так?! Так нелепо погибнуть?! Нет никакого выхода?! Да не бывает такого — вот же он, берег! Рядом — шоссейная дорога. Всего в сорока километрах — город, где скоро зажгутся уличные фонари, по тротуарам пойдут влюбленные парочки, а окна домов станут голубыми: в теплых и уютных квартирах люди сядут смотреть телевизоры… Не бывает такого, чтобы не нашлось выхода! Не бывает!!» — напряженно ворочались тяжелые, неподатливые мысли.
— Сашка, — крикнул он. — Ты всех моложе. Раздевайся, доберись до промоины и плыви к берегу! Там кликнешь людей…
— Вы забыли, Гаврила Николаевич, что по плаванию я могу соревноваться только с топором, — отозвался шофер.