Вернувшись мыслями к Вене, Иван Васильевич вместе с привычным раздражением и обидой на парня вдруг почувствовал не то досаду, не то злость и на себя. Надулся, видите ли, как девчонка. Перестал писать, за внучку спрятался. Нет, паря, если уж обиделся — наберись-ка духа и выложи начистоту обидчику все как есть. Надо, надо Вене хоть одно письмо написать! Он, кстати, с месяц назад снова напомнил о себе. Прислал коротенькое письмо с настоятельной, как было сказано, просьбой: высылать ему, Вене, содержание зобов и желудков глухарей, а также косачей и куропаток. Появилась, мол, идея организовать фермы этих птиц — для чего и надобно поточнее узнать, чем они питаются на воле.
Прочитав письмо, Иван Васильевич чертыхнулся и бросил его в сундучок с бумагами. Отвечать «по форме»? Нет, хватит с него бобров. Эх, Веня-Веня, рано ты, брат, с головой в голую науку зарылся. Не видишь, должно, за бумагами, что в тайге творится.
Не однажды вспоминая о последнем Венином письме, Иван Васильевич дополнял свой мысленный ответ все новыми фразами, от которых Веня, получи такое письмо, не раз бы вспомнил про «Ешкину долю». «Напишу тебе, браток, напишу, — все более утверждался в появившемся желании Иван Васильевич. — И про бобров, и про госпромхоз будущего, который неизвестно кто поднимет из бумажных пеленочек. Грош науке, если она за версту от дела убежала. Такая наука, хошь, Веня, не хошь, а на шее у народа сидит и ножками да языком побалтывает. Ты уж поверь мне, старому. Не о себе я теперь пекусь…»
Сочиняя Вене письмо, казня и его и себя, Иван Васильевич, должно быть, настолько отвлекся от окружающего, что не сразу сообразил, что ему делать, когда перед самым носом обласка возникла, слабо трепыхаясь, крупная красноперка. Скорее, чем он догадался, что вообще могло означать это небывалое для него явление, сработал инстинкт рыбака. Иван Васильевич положил весло и подсаком с ходу выхватил из воды белобокую рыбину. Не успел он рассмотреть на ней чуть заметные вмятины и царапины, как справа по борту всплеснулся синеспинный елец — из самых рослых и нагульных. Задетый подсаком, он, шлепая хвостом по воде и не глубоко заныривая, рванулся вверх по течению и смешался с целой дюжиной сонно шевелящихся рыбин — лежащих, как и первые, на боку или кверху брюхом. Работая веслом и подсаком, Иван Васильевич вылавливал их, а сверху тихо наплывали новые подношения отборной белой рыбы. Истосковавшийся по рыбалке старик работал споро, с азартом. Выпрастывая из подсачка рыбу, он по привычке, оставшейся с детства, успевал нюхнуть ее запах — дразнящий и тоже будто исходящий от самых мальчишеских лет. Дно лодки уже покрывал этот фантастический, дармовой улов. Не побывала ли эта рыба в сетях? Но зачем бы ее стали выбрасывать? Догадки сменяли одна другую, пока не ударила громом наивернейшая — глушеная рыба! И как он сразу не подумал! Тотчас вспомнилось, что где-то здесь, у верхних тартасских излук, проходит отряд сейсморазведки, а в ней, как не раз слышал, кое-кто рыбачил только на толовые шашки. Эта шатия, видно, и к Зимовальному омуту подобралась. До него оставалось каких-то двести метров — сразу за крутым поворотом и откроется просторное плесо, уставленное по краям высокими снопиками рогозы. Скорее туда! Но почему он взрыва не слышал?
Весло дрогнуло, замерло в руках. Новый взрыв мог грянуть в любую секунду. А те, с бикфордовым шнуром… на любое идут… Встречный ток воды остановил лодку и потянул назад, в сопровождении эскорта полумертвых рыбин, слабо и прощально помахивающих плавниками.
Вот так же покачивалась на волнах и трепыхалась рыба, когда их часть в далеком сорок четвертом форсировала под огнем Буг, а по всей реке вздымались и опадали водяные столбы, брызжущие смертью.
Но чем зримее представлялась картина их ярого, неудержимого броска на вражеский берег, тем презреннее и ненавистнее казались те, со взрывчаткой, тем скорее хотелось добраться до них.
Все, о чем он сегодня передумал, на что решился, требовало немедленного действия, и он, погружая в воду весло, почувствовал, как руки впились в дерево цепко, будто в приклад винтовки, и сильными толчками погнали лодку вперед. Перед глазами все быстрее мелькали нависшие над водой кусты, все стремительнее наплывал и разворачивался высокий правый берег. Еще толчок, еще. Вот уже набежала густая гряда рогозы, а за нею, как за воротами, сразу открылось раздольное, залитое солнцем плесо.
Едва обласок выскочил на открытое место, как вся видимая гладь затишного омута вдруг взорвалась десятками фонтанчиков! С шумом, хлопками крыл, в воздух поднялась огромная стая пролетных больших крохалей. Иван Васильевич ухватился за камышину и помолодевшими счастливыми глазами следил за тем, как набирали высоту птицы, как загорались розовым их белые бока и груди. Из воды то тут, то там выныривали последние, увлекшиеся охотой утки, у некоторых торчала в клювах непроглоченная рыба. Птицы мигом снимались с воды и догоняли кружившую над излукой розовую стаю.