Он словно пришел к родне, забыв, как и кого звать. Стыдно!
Но кончились и хлеб, и картошка. Тогда Павел собрался и ушел теперь знакомой дорогой.
Шел к станции до позднего вечера, ночью уехал в город, а утром увидел вышки, башенные краны, трубы, дымы…
Гремели поезда. В их близких окнах виднелись люди — вспыхивающими и тотчас гаснущими призраками. «Он огромен и силен — город, — думал Павел. — От него в лес идут беды в виде Гошки и двух охотников».
Тетка не узнала Павла. Она ахала, всплескивала руками.
— Как ты поздоровел! — говорила она. — А загар…
Успокоясь, рассказала, что приходили за ним врачи раза два… ищут, зовут его, жить без него не могут. И он пошел в диспансер по зеленым улицам — деревья в городе распустились. Хорошо! Березы выбросили листья, клены — кисточки соцветий.
Только запоздалая сирень выставила на место будущих цветков черные угольки. В ее кустах бурлила птичья жизнь!
Врач, прослушивая Павла, круглил свои глаза. Павел заметил, что радужки их собраны из клинышков разного цвета.
— Хорошо шагнули, — хвалил врач. — Заморозили процесс, хрипы уменьшились, рубцевание началось. Это все кислород! Но таблеточки все же ешьте, да! И больничный лист выпишем, отдыхайте, скажем, еще месяц.
Врач улыбался добродушно. Сам в белой рубашке с закатанными рукавами, в несминаемых легких брюках.
Сплошное торжество химии!
Халат брошен на спинку стула. Врач курит и, пуская дым, громко мечтает:
— Хорошо вашему брату, художнику. Работаете дома. По звонку не ходить. По сути, одни вы всегда свободные люди. Эх, мне бы на лоно удрать, на все лето, если бы не работа, не ваш брат. Закатиться месяца на три. А? И дальше, дальше от города. Хотя теперь он всюду. Ну, бог с ним! Итак, я даю вам месяц проверки. Если резко не улучшитесь, навалюсь. И езжайте-ка в деревню, на чистое молоко и парной воздух! А таблеточки получите у старшей сестры и принимайте, принимайте их. Кислород, это хорошо, а с таблетками он будет еще лучше.
Павел ощущал свое ухмыляющееся лицо. Он был доволен. Уходя, Павел соображал, куда ехать, в какую такую деревню. «Надо ковать железо, ковать железо…»
Он еще не знал, куда поедет и поедет ли, и что с ним будет дальше. Знал: будет только хорошее.
Он с благодарностью вспоминал лес. Но вспоминался и лось, и его глаза.
Павел даже остановился: они стреляли в глаза зверя. Случайно?.. Нет! Чтобы ослепить его и легче убить.
И он, человек, глаза для которого инструмент и концентрация всего, радости, счастья, жизни, помог им? «О, какая подлость! — думал он, — Поделом мне болезнь. Хочу болеть сильнее, хочу болеть».
Придя домой, он заперся в комнате. Опять разбирался в случившемся, вспоминая, перебирал все. Ведь уезжал он с радостью, с благодарностью к Гошке. Даже ликовал — он уезжает из места, где заболел.
Город должен был остаться позади, исчезнуть. Но он не исчезал, не выпускал их. Кончив тянуться массой зданий, он волочился сыпью деревянных пригородов, сетью проводов, серыми переплетающимися дорогами.
Пошел лес, тонкий пригородный, местами лиственный и голый, местами хвойный. Павел прилип к окну. Увидев что-нибудь, он отмечал: «какая распахнутая черная сосенка!» (А та уже вырвалась из поля зрения.) «Вороны на проводах».
…Вспыхнула, мигнула Павлу желтым глазом лесная поляна. По ней, задрав хвостики, скачут кролики. Да нет же! Это зайцы, настоящие.
— Зайцы, — говорит он.
— А какой они породы? А?
Гошка ржет. Он сидел, положив ноги на скамью. А за окном интересное — деревья, поляны, желтое, белое, зеленое, пестрое! Ух!..
— Это кто? — опять вскочил Павел. Был подъем, электрический поезд шел медленно, и был слышен скрип гравия под рельсами. Но разглядеть «это», темным живым шаром прокатившееся вдали, было невозможно.
— Заткнись, — сказал Павлу Иван. Он поднял голову. Лоб — узкая, белая полоска. Широченные плечи.
Это человек из странного и незнакомого ему мира лесных охотников.
…Темнело. Цвета умерли. Поезд — бурей — летел в ночном лесу, мимо желтых пятен полустанков. Временами раздавался гром и вспыхивали окна встречного. «Лечу — грохочу, лечу — хохочу», — шумел тот. Неожиданно для себя Павел заснул.
Будил его Гошка: толкал в бока, дергал за нос, дул в уши. Павел отмахнулся — рукой, опомнился и сел с ощущением онемелости в теле.
— Вставай, — велел Гошка.