…Так Цыдып спал — не спал. Проводил в тайгу сына своего и внука и лежал до самого солнца, дождался Цыдып, что солнце развеяло тени предков.
А потом он в последний раз вздохнул…
Перевел с бурятского автор.
Алитет Немтушкин
НА ДАЛЬНЕЙ ФАКТОРИИ
Кассирша Танька Анкоуль, молодая, не по годам располневшая женщина, хлопнув дверью, ввалилась в темную комнатенку, громко именуемую дирекцией совхоза. Рядом со своим скрипучим столом, заваленным бумагами, швырнула на пол хозяйственную сумку. Плюхнулась на табуретку своей широкой фигурой и шумно отдышалась. Вздрагивали пухлые щеки. Можно было подумать, что она убегала от целой своры собак в период их свадеб, но в месяц Иркин — Созревания ягод, в самую макушку лета, собаки линялые, сами как вареные, лежат где-нибудь в тени, отдыхают перед охотой. Тут дело не в собаках.
— Ни Советской власти нет, никого! — громко заговорила Танька, все еще дрожа щеками, похожими на оленье вымя. — Третий день гудит этот балок и никому нет дела!.. Ну, я напишу Кодавану. Не поленюсь, обо всех безобразиях напишу! Пусть приедет начальство, пусть полюбуются бичами и гвардейцами!..
Директор совхоза Илья Елдогир, еще с детства за свою черноту прозванный Копченым, оторвался от невеселых дум и посмотрел на Таньку. Это для него она выступала. Подняли головы и с интересом посмотрели на Таньку бухгалтер Маша Эмидак и завхоз Егор Боягир.
«Семен загулял, вчера с рыбалки приплыл», — догадались все.
Беды Таньки никому не казались бедами. По любому поводу поднимала крик, шум. Сама приучила всех к этому, и сейчас бухгалтер и завхоз смотрели на Таньку больше с любопытством, — что она еще выкинет? — нежели с сочувствием. На этот раз Танька для чего-то перекинула амбарную книгу с одного места на другое и замолчала. Крикливая она, ну, как их называют, заполошная, что ли. Весь дух, кажется, у нее уходит на крик, а на доброе дело ничего не остается. Откуда это у нее, родители вроде нормальные люди были? Пьянкой на фактории никого не удивишь, беда с нею. У нас в Мурукте, да еще в нескольких самых отдаленных факториях от Катанги — Нижней Тунгуски — сухой закон. Успеть бы на маленьких самолетах АН-2 продукты и промтовары навозить, не до водки, но как только прилетает почтовый рейс, вся фактория бежит встречать его, а потом, глядишь, замаячили шатающиеся фигуры, загорланили на всю улицу. Пьют похлеще Танькиного мужа, Семена, но стоит ему выпить, как сразу на всю факторию слышится:
— Гвардеец! Харя кривая! По бутылкам гвардеец ты, вот ты кто!
А потом бежит то в сельсовет, то в дирекцию жаловаться на своего «алкоголика».
Иной раз новички, послушав Танькины крики, приходили к ним домой. А Семен, смирный, как ездовой олень, радостно улыбался и, не то оправдываясь, не то сообщая, говорил:
— Разрядка.
Советовали Таньке угомониться, но, видимо, она и вправду, как говорится, была малость шлепнутая пыльным мешком из-за угла.
Остановила ее как-то совхозная доярка, тетя Наташа, Наталья Петровна Смирнова, добрая русская женщина, уже давно жившая в Мурукте. Муж ее, дядя Ваня, печник, плотник, весь изувеченный на войне, остался лежать на нашем кладбище, среди лиственных деревьев, увешанных оленьими шкурами, головами, продырявленными котлами и чашками, порванными тряпками — это, видимо, навсегда породнило тетю Наташу с нашей землей. Вот она-то и остановила Таньку:
— Татьяна, слышь-ка, дева, что я тебе скажу. Ты, милая, с Семеном-то неладно себя ведешь. Разве сравнишь твоего Семена с хулиганчиками да луноходами? Хулиганчик-то с Луноходом огни и воды прошли, весь одеколон выжрали, говорят, даже зубную насту едят. Они же, дева, по несколько раз лечились и опять глушат. А Семен-то у тебя — передовик, гвардеец промысла, характером смирный, а ты его срамишь. Неладно делаешь, дева. Я жизнь прожила, вижу. Он же у тебя всю жизнь в тайге. К его приезду-то ты сама должна где-нибудь достать эту отраву, на, мол, Сеня, выпей эту заразу, если тебе так хочется, выпей дома, не шатайся по людям…
— Буду я еще ему покупать! Слишком жирный будет! — дернулась щеками Танька.
— Не говори, дева. А как же ты хотела-то? Жизнь-то большая, сложная… Он, может, кочевряжиться-то стал, что ты ни разу по-людски выпить ему не дала. Смотри, как бы он от тебя не драпанул.
— Куда это он драпанет, в тайгу, что ли?
— Не знаю, дева. Может другая найтись.
— У нас не бегают. Это у вас драпают, — вдруг рассердилась Танька.
— Не говори, милая, сейчас все стали грамотными…
Нет, слова не помогали.
— Он там, да? — спросила Маша Эмидак.
— Где ему быть-то? — Танька опять перекинула амбарную книгу. — Иду сейчас из магазина, а мне говорят! «Гвардеец твой рыбу к бичам потащил».
«Вот и доброе звание чуть ли не в прозвище превратила», — подумал Илья, глядя на кассиршу, хотя в это время его заботила совсем иная дума: где найти механика? Два своих тракториста по весне последний трактор разули, до сих пор он медведем торчит среди улицы. Опять в Туру надо подаваться, в управление сельского хозяйства? Да ведь доброго-то механика чем сюда заманишь…
— Что-то долго день рождения они празднуют, а? — Илья посмотрел на Егора Боягира и просительно добавил: — Бэе[18], сходи разгони…
— Ну, елки-палки, — нехотя поднялся Егор, нескладный, заросший редкими кустиками волосинок на широком коричневом лице, нахлобучил накомарник на взлохмаченные волосы и, шлепая голяшками болотных сапог, вышел из конторы. Давным-давно, где-то перед войной, приезжал в Мурукту «палнамоченай» по рыбозаготовкам, веселый мужик, в официальных бумагах в райком партии сообщавший: «План рыбодобычи сорван, целую Иванилов!» Вот после него и появился Егор, длиннотой похожий на того мужика. Правда, характером вышел другой.
Однако недолго отсутствовал Егор. Он, как и Танька, шумно открыл скрипучую дверь и, вытирая накомарником лоснящееся от пота лицо, прошлепал к своему сиденью.
— Иди разгоняй сам, — Егор перевел дух. — Еле вырвался. Пришел к ним, говорю, кончайте ночевать, хватит гулеванить, а гвардеец, — Егор посмотрел на Таньку, — с этим, как его, «швоим-то», э, Мефодькой Фарковым полезли обниматься. Потом Мефодька-то и говорит: «Давайте, орлы, укоротим его, а то эвенк, а какой-то длинный, как хорей». Еле вырвался от них. Харги их знает, схватят пьяные-то топор да начнут укорачивать ноги.
— Ну, ты, даешь, — только и нашелся сказать Илья. Хотел добавить, что не понимаешь, что ли, шуток. — Ладно, — произнес огорченно и решительно пошел к выходу…