Мать отвечала загадкой:
— Одним язычком пламени котел супа не сваришь. Нарта с одним полозом далеко не уедет.
— Я-а! — парировал Лор Вош Ики. — Что с вами сделаешь? Болтайте, болтайте. Для хорошего дела времени не жалко.
Стемнело. Туньла устала сидеть неподвижно.
— Я пройдусь, подышу! — крикнула она родителям, на ходу накидывая пальто и хватая шапочку.
— Я-а! — только успел воскликнуть ей вслед отец. — Куда ты, словно на пожар?
Было не слишком морозно, безветренно. Снег искрился под молодой, набирающей силу луной. Туньла повернула на зимник, ведущий на остров, к рыболовецкому стану Панзи. Небо было на редкость ясным, многозвездным. Растянувшимся оленьим стадом пролег над горизонтом Млечный Путь.
Сзади чернел лес — кедры и ели застыли, придавленные сверху тяжелым снеговым убором. В упор глядела на эту первозданную тишь Большая Медведица со своим верным другом — Полярной звездой.
Туньла медленно шла вперед. Вот и остров с одинокой разлапой елью, под которой они с Унтари отсиживались прошлым летом в грозу. Сколько времени они с тех пор не виделись? И увидятся ли вообще?
…Прошлым летом в их местах уродились невиданные травы. Особенно здесь, на острове, по дороге в Панзи. Как-то вечером она отправилась сюда косить — их корова любила полакомиться свежим, чуть подсохшим сенцом. Договорились, что отец попозже подъедет за ней на лодке и перевезет к рыбакам, в стан: там в конце дня варилась отменная уха.
Вечер был спокойным, солнечным, но вдруг откуда ни возьмись налетел бешеный, шквальный ветер. Вода в реке почернела, забурлила, как варево в котле, и стала вздыматься волнами одна круче другой. Рыбаки на той стороне собрались кучкой на берегу и пытались что-то кричать Туньле. Но разве перекричать такую реку, как Обь? Да еще если она разбушуется?
Хлынул дождь. Одетая в легкий сарафанчик, Туньла продрогла и вымокла до нитки. В небе грохало, и толстенные молнии огненными клиньями вонзались в воду. Она не испугалась, нет! Непогодой северян не удивишь. Но было ясно, что в такую крутоверть — даже отец! — не сможет приехать за ней на лодке: придется ждать, пока уляжется шторм.
Туньла сгребла побольше мокрой травы и попыталась соорудить нечто вроде шалаша, чтобы спрятаться хотя бы от ветра. Но вихрь разметал в стороны цветы и стебли. Тогда она приникла к этой вот самой ели, обхватив руками смолистый ствол. От него шло накопленное за день тепло, и ей удалось немного согреться.
— Ты — моя печка, — помнится, сказала она ели, обращаясь к ней вслух. — Грей меня подольше!
Так, вместе с елью, собралась она коротать время. Но вдруг увидела в сумятице волн какую-то лодку. Она то вертелась на пляшущих волнах, то зарывалась носом в воду, то неровными толчками двигалась вперед.
— Отец! — решила Туньла.
Лодка приближалась медленно, но все-таки вскоре уже можно было разглядеть, что она — дюралевая, не отцовская, и что сидят в ней, отчаянно борясь с взбесившейся Обью, двое. На корме тем не менее, действительно, притулился отец. А вот второй… Вторым был Унтари!
Туньла еще теснее прижалась к ели, и сердце у нее забилось.
Унтари!
Неужели он?
Лодка причалила, и мужчины спрыгнули на влажный песок.
— Доченька! — закричал отец. — Ну как ты?! Что ты?! Я уж думал, не доберемся. Рыбаки мне и лодки не дали. «Ты, — говорят, — сумасшедший! Погоди, — говорят, — пока гроза пройдет. Ничего с твоей Туньлой не случится. Не сахарная, не растает». Спасибо, Унтари прибежал. «Давайте, — говорит, — на моей лодке поедем!»
И он обнял Унтари рукой за плечи.
— Молодец, парень! Герой!
Унтари смотрел на облепленную мокрым сарафаном Туньлу и улыбался.
Она тоже улыбалась. Но ничто не могло бы в этот момент заставить ее произнести хоть слово!
А ведь она знала Унтари с детства. В восьмом классе какое-то время сидела с ним за одной партой. И чего уж греха таить: была влюблена в него по уши. Но, разумеется, об этом никто не знал. Она и себе-то в этом не признавалась. Так только, взглядывала на него исподлобья, когда он не мог этого заметить — и душа ее при этом изнывала от какой-то сладкой тоски. Потом Унтари уехал в Салехард — поступил в педагогическое училище. Она тоже отправилась в Ханты-Мансийск на свои звероводческие курсы.
В Шурышкары они приезжали только летом и виделись изредка — случайно столкнувшись где-нибудь на улице или в клубе, в кино. Унтари вполне дружелюбно приветствовал бывшую одноклассницу, ничуть не подозревая, в какие горячие бездны подвергала «лонгхитам юх хорпи» обычное «Здравствуй!» Впрочем, иногда Туньле казалось, что в его взгляде, направленном на нее, теплится какой-то особенный огонек. Тогда она ликовала: «Я ему нравлюсь!» Иногда, наоборот, ей чудился холод. И по ночам она плакала, уткнувшись курносым носом в пуховую подушку: «Он ко мне безразличен! »