— Что делается, вы поглядите, что делается-то! — запричитал скороговоркой дед Байбал, никогда за словом в карман не лазивший. — Айыбы-ын[1], в жизни не видел, чтобы земля до такого состояния дошла!
— И не говори, брат, вишь, какие трещины, — поддакнул ему Дабыт, а сам ходит взад-вперед, меряет аршинными шагами землю, словно собираясь подсчитать все трещины, отстает от своих, затем догоняет, неуклюже переваливаясь на кривых ногах.
— Ну что, кажись, польза невелика будет? — сказал старик Охоносой, шумно отдуваясь и обмахиваясь волосяной махалком: ему тяжело идти — он хром на правую ногу.
— Видимо, да.
— А какая травка вырастала прежде!
— Даже не верится.
Вся равнина аласа была иссечена трещинами, и куда б ни ступил — из-под ног со стрекотом вылетает жирная краснокрылая кобылка. Старики обошли весь луг, нашли раскидистую иву и под ее сенью решили попить чайку.
— Что ж, давай делить работу, — снова первым высказался Байбал.
— Делить, так делить, — и Дабыт тут же побрел в лес за валежником для костра.
— А за мной, значит, вода будет, — Охоносой взял оба чайника и, припадая на хромую ногу так, будто желал продавить ею землю, отправился к озеру.
Берега озера поросли высокой зеленой травой. Только полоса эта не широка, всего в две-три сажени. Охоносой, не зная, как подступиться к воде, пошел вдоль берега. Озеро обмелело как никогда — местами даже выступил ил. А воды все же надо набрать, Разве в такую жару скосишь без глотка чая хотя б в пучок травы.
Охоносой так долго бродил вокруг озера, что его товарищи, устав дожидаться, уж осипли, выкликая его. А он тем временем дошел до северного залива водоема и там обнаружил просторную лужайку, густо заросшую сочной зеленью. От неожиданности он даже остановился, потом, осененный хитрой задумкой, усмехнулся про себя. Подступы к озеру они обязательно поделят на три части. И тут-то он, Охоносой, первым напросится пойти к северному заливу. Откуда старикам знать про заветный лужок, перечить не станут. Им, старикам, даже удобнее, если поближе к привалу.
Наполнив оба чайника водой, Охоносой, отфыркиваясь от комаров, терзающих занятые ношей руки, загорелое и мокрое от пота лицо и короткую, жилистую шею, наконец, приковылял к своим.
— Куда ж ты, друг, запропастился, мы уж за тебя побаиваться начали. Подумали — не утоп ли часом, — рассмеялся негромко дед Дабыт и выхватил у него большой чайник.
— Трудно было к воде подступиться.
— Ясно дело, что трудно, — старик Байбал сидят на земле, обняв руками согнутые колени, и сосредоточенно сосет трубку. — Вот ведь земля меняется. Бывало, в урожайный год еле ноги из травы выдираешь. Второе лето, как засуха. Нынче особенно плохо уродило. Жадничает небо насчет дождя. И похоже, нам его до осени не видать. Одна лишь надежда у меня — подрастет молодежь, выучится и станет по заказу дождь на поля сыпать.
— Э, а нам, беднягам, до того и не дожить, в сырой земле лежать будем, — Охоносой вытянул вскипевшие чайники из костра. — Абытай![2]
— Кто зна-ает… А я что-то сомневаюсь, чтобы они сумели этого добиться.
— Эх, много еще, видимо, людей робких да осторожных, как вы. Даже свою совхозную землю не умеем как следует возделывать. Думаете, легко будет в таком случае найти способ управлять природой? — Байбал выбил трубку и качнул головой.
Кончив пить чай и убрав посуду и еду, старики вскинули косы на плечи и зашагали на покос, к зеленой кайме озера.
Начался дележ покосного угодья.
— Я… на север! — выпалил Охоносой.
— Как на север? Туда я пойду, — Дабыт костлявой рукой махнул в ту же сторону.
— Хватит. Не стоит ругаться. Ведь прошлым летом там косил я. Надеюсь, нынче я могу там косить опять. Как говорится, там мое законное место, — Байбал, кажется, решил достичь спорного участка первым; круто повернувшись, он устремился, огибая озеро, на север.
— Стой! Как ты можешь без стыда и совести срываться с места! Надо же решить точно, кому туда идти, Я, может быть, тоже могу бегать, — рявкнул Охоносой.
— Погоди резвостью похваляться. Тут тебе не ысыах[3]. Думаешь, коли в парнях за ловкость и силу получал мюсэ[4], и теперь сумеешь быть первым? Если на то пошло, и у меня еще есть порох в пороховницах, — теперь настала очередь возмутиться Дабыту.
— Эх вы! — Байбал остановился, быстро набил в трубку табаку и закурил.
4