Вот сказка, которую в дополнение к старым записям, сохранил для меня Микунька.
«В некотором царстве, в некотором государстве жил-бул царь. Дже[5], бога просит, молебны служит, приклады прикладывает: «Дай бог сына или дочь, при младости на утеху, при старости на замену и при смертном часу на помин души».
Немножко пожили. Жена у нево стала в интересном положении. Дни, часы ее исполнились — родился мальчик. Вжяли ево, купали, окрештили, по имени дали Иван-царевич. Дже, этот Иван-царевич раштет не по годам, не по мешецам, как пшеничное жерно на опаре приздымается, так и он кверху. Определили особую няньку к этому Ивану-царевичу. Дже, он большенький стал, по надворью ходит, лучком, стрелкой стреляет, с ребятишками играет.
Жили, жили. Приходит к своей няньке. «Почему, — говорит, — ходят по городу у нас люди и таскают за собой палочки и подпираются этила палочками?» Она отвечает: «Они соштарились, этима палочками подпираются и тоже нам тово будьот». — «Ланно, — говурит, — если ты говуришь, что они соштарилися, то я тогда побегу от штарости». — «Ну, — говурит, — куда же ты добегешь?» — «Нет, — говурит, — побегу». Ну, сколько унимала, унимала, не могла унять, собрался и побежал».
Сказка началась невесело, и чувствовалось, что не будет в ней ничего веселого до самого конца, но так открыто, беззатейно и улыбчиво рассказывал ее Микунька, так мягко и светло прикладывалось у него слово к слову, что и на моем лице невольно всплыла и озарила все во мне широкая улыбка.
«Бежал, бежал Иван-царевич, долго ли, коротко ли, вдруг увидел: стоит юрта. Вошел в юрту — сидит девка: «Здравствуй, Иван-царевич!» — «Драстуй». — «Ну, скажи, куда ты пошел именно?» — «Именно, — говурит, — я побежал от штарости, чтоби штарость меня не нашла. А ты штарость знаешь?» — «Знаю я шебе штарость. У меня есть, — говурит, — три амбара, потолком налитые пустые иглы. Ешли все иглы кончу, тогда из штарости умру. Если ты побежал от штарости, живи у меня. Три амбара — это на три века и поболе того».
Дже, стал у этой девки жить. Жил, жил… Стала девка иглы терять, стала иглы ломать, и под конец дело дошло, уж два амбара кончила. Иван-царевич: «Ну, чево же, — говурит, — к чебе штарость пришла. Я лучче дальше побегу». — «А, ланно, сам знаешь», — говурит.
Вишол, побежал. Бежал, бежал… Видит — девять лайдов (полян) видится с сеном. Немножко подальше стоит конь. Вдруг конь забаял: «Што, Иван-царевич, куда пошел?» — «Я побежал от штарости, — говурит, — а ты чево, штарость знаешь?» — «Знаю, — говурит, — вот как сено с девяти лайдов съем, тогда и штарость придет». — «А ты чево, давно стал ишти?» — «А я, — говурит, — нешколько лет этта стою, и даже трэччю часть онной лайды съешть не могу». — «Ну, тогда я с тобой штану жить». — «Живи», — говурит.
Дже, пожили. Вот конь стал ишти, и как это Иван-царевич пришел, сено стало кончаться и онна лайда осталась. «Ну, Иван-царевич, — говурит, — штарость приганила». — «Ешли она приганила, то я побегу». — «Ну, — говурит, — сам знашь».
Микунька приостановился, глянул на меня внимательней, что-то во мне увидел и кивнул виновато, соглашаясь, что почти так оно все и выйдет, как я догадываюсь. По закону сказки Ивану-царевичу предстояла еще одна, третья остановка, перед тем как окончательно удостовериться в тщете своих побегов, но меня сейчас больше всего интересовало, кого он встретит на этот раз и чем обманется — это должно было быть чем-то особенным, какой-то крепостью, для его врагов неподступной.
«Дже, побежал Иван-царевич, бежал, бежал, вдруг видит, два холма видится. Прибежал к этим холмам — два ушкана-зайца округ бегают. «Ну, што, Иван-царевич, куда пошел?» — «Побежал от штарости. Как, вы штарость знаете?» — «Знаем. Коли эти два холма собьем, то шостаримся и умрем». — «И много сбили?» — «А ничуть. Школь годов бегаем — на мижинчик не убавились». «Ну, тогда, — говурит Иван-царевич, — и я с вами стану жить». — «Живи».
Дже, стал с ними жить. Жил, жил, вдруг эти холмы стали убавляться. Убавлялись, убавлялись, меньше полу остались. «Ну, — говурят, — штарость приганила». Иван-царевич пошидел. Подальше стоит юрта. Пошел в эту юрту. Как двери открыл — из переннева места покатилась пустая голова. И поганила Иван-царевича. Иван-царевич побежал. Прибежал к двумя ушканами. «Што бегишь, Иван-царевич?» — говурят ушканы. «Меня голова гонит». — «Ну-тко, шадись на нас, мы чебя повезем». Он сел, ушканы понесли. Несли, несли и принесли к коню. У коня вокше шено кончилось. «Ну, што, ушканы, кого несете?» — «Ивана-царевича. Ты понеси дальше». — «Давайте, — говурит, — понесу, шадись на меня, Иван-царевич». Иван-царевич сел. Как сел он на коня, два ушкана вокше пропали. Штарость поймала. Принес конь Ивана-царевича к девке, где три амбара иглы було. Тут она последнюю иглу шломала. Шломала и померла. И конь пропал.
5