Меня еще на открытии венгерских дней резануло вкрадчивое, корректное хамство наших хозяев. Шустрая венгерка, похожая на воробья, чирикала о значении венгерской культуры (национальное самомнение в те дни выросло из-за присуждения одному пишущему по-венгерски еврею престижного Ордена Почетного Динамита):
– Мы, мадьяры, культурная элита восточной европы, первыми подхватывали новые веяния, распространяя их дальше на восток, юг и север. Да, наша культура под сильным влиянием культуры западно-европейской, французской, прежде всего. Но в чем наше несомненное достижение: мы не только первые по восприимчивости ученики запада, но и лучшие ученики. Весь остальной класс народов учился уже у нас.
Аплодисменты – ее мало кто слушал. Далее был фуршет, и остаться без жратвы не хотелось. Но как полезет в меня еда такого культурного народа? Я, помня наставления старика Лотмана, изрядно подготовился ко встрече с бывшими братьями по соцлагерю: почитал их классику, а современников пришлось попереводить – с этим условием нас и звали. Есть и у венгров великие: Чеслав Милош, Веслава Шимборска, Милан Кундера, Гавел, наконец. Но мы, что мы у них брали? Толстой у венгров учился? Шевченко? Упит?
Разгневанное лицо моей эмоциональной жены. Ей сейчас станет плохо. От негодования, от наглости и несправедливости. – Сосали они первыми у французов, вот что! – орет она, – они первыми стали защеканцами. Ни голоса своего, ни ума. Самоуважения даже нет. А еще европейцами себя мнят.
Моя жена права абсолютно. И неважно, что она румынка.
Когда Русь лезет в европу, это хоть как-то объяснимо. Мы ущербная нация, захапавшая себе столько земли, что до сих пор не выработали к ней уважения. Рабы и господа при царе, рабы и господа при советах, лишенные достоинства, вечно голодные и униженные. Нам даже оружия не доверяют (а оружие не доверяют рабам. У рабов нет ответственности). Мы ощущаем свою подлость, нечестность своей игры, и поэтому страстно ищем признания. Оно нужно нам как знак прощение нашей безалаберной оккупации, нашего имперского нрава. Нужна как справка о нормальности для шизоидного. Опасного, агрессивного шизоидного. «Признайте нас, ну пожалуйста!» – говорим мы, шикуя в отелях. «Мы такие как вы» – умоляем, катаясь на яхтах. «Взгляните, как мы похожи» – просим, вгрызаясь в соевую курятину. Но французы не признают, англичане морщатся, немцы затачивают штыки. Им страшно, рядом с ними мурло империи, стирающей человеческое.
Но чехам-то что беспокоиться? Зачем им навязчивое утверждение себя европейцами? Они и так там, в самой середке, в теплой толпе переполненного европейского автобуса в час пик. Не давите соседям ноги, но и не позволяйте, чтоб давили вам. И вас полюбят, оценят. не за то, что вы первыми отсосали, а за то, что вы самодостаточны, оригинальны, ни на кого не похожи с этим неповторимым перегаром эгеровских вин, балатонной жидкой мочой, блевотным дюлой йиешем и петером эстерхази.
6
Когда между конкурсантами случается настоящая грызня, уводящая в ненависть и оскорбления, я обязательно завожу свою, знакомую многим шарманку. В очередной раз более-менее честно разъясняю процедуру присуждения наград Фонда. «Ребята, если кто-то из вас выиграет – это не значит ровным счетом ничего, кроме того, что в день, когда я прочел текст лауреата, он мне понравился, если это не мой друг или родственник, эти вне конкурса. Проснись я в другом настроении в день присуждения, я, возможно, двинул бы на награды другого автора. Победителем мог быть кто угодно, абсолютно кто угодно, если еще припомнить, что литературные взгляды и кругозор у меня довольно широкие, особенно для нашей дыры. То бишь, и кондовый почвенник, и двух слов не вяжущий верлибрист, и красивая девочка, написавшая полтора душевных стихотворения, или дремучий мальчонка из еще более дремучей тайги – у всех есть свои шансы». И народ успокаивался. В моей Ичкерии конкуренция победима.
В отношении раздачи наград Фонда мои настырные молодые коллеги совершенно правы: влияние у меня действительно есть, я практически в одну харю формирую «короткие списки» претендентов на премии. Потом бегу к своему новому шефу, но «короткие списки» ему не озвучиваю: зачем ему забивать свою светлую голову всяким хламом? Кому выдать я ему предлагаю прямо, без обиняков и пофамильно. Моих «предложенцев» он отсматривает и уже по каким-то своим характеристикам или отметает, или утверждает. Политическая составляющая здесь существенна (мой нынешний шеф – профессиональный политик), но и литературный фактор также присутствует: любимейший писатель начальника Паскаль Киньяр, а это о чем-то говорит.